Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Когда же коллапс наступил, в США он был усугублен колоссальным распространением потребительского кредитования в ответ на уменьшение спроса. (Читателям, которые помнят конец 1980‐х, многое покажется знакомым.) Банки, уже пострадавшие от резкого роста цен на недвижимость (который, как водится, с помощью поддавшихся самообольщению оптимистов и все увеличивающегося финансового жульничества[22]

достиг своего пика за несколько лет до “большого краха”), обремененные безнадежными долгами, отказались выделять кредиты на новое жилищное строительство и на рефинансирование существующего. Однако это не защитило от банкротства сотни из них

[23]

. В это же время, в 1933 году, почти половина всех закладных на жилье в Америке была просрочена и каждый день тысяча собственников лишалась права выкупа заложенного имущества (Miles et al., 1991, p. 108). Долги одних только покупателей автомобилей составляли 1 миллиард 400 миллионов долларов из общей персональной задолженности в 6 миллиардов 500 миллионов долларов по краткосрочным и среднесрочным ссудам (Ziebura, р. 49). Причиной такой незащищенности экономики от кредитного бума являлось то, что покупатели не использовали свои кредиты на покупку традиционных товаров первой необходимости – пищи, одежды и тому подобного. Как бы ни был беден человек, он не может уменьшить свои потребности в бакалейных товарах ниже определенного уровня и эта потребность не удвоится в случае удвоения его дохода. Вместо этого люди покупали потребительские товары длительного пользования, характерные для современного общества потребления, – в чем США и тогда были впереди всех. Но покупку машин и домов легко отложить, и в любом случае спрос на такие товары был и остается достаточно гибким.

Итак, несмотря на непродолжительность депрессии, благодаря чему уверенность в будущем не была подорвана, ее последствия были печальны. В 1929–1931 годах автомобильное производство в США уменьшилось наполовину, выпуск граммофонных пластинок для бедных (записей так называемой “расовой” музыки и джаза, рассчитанных на афроамериканскую аудиторию) прекратился вообще. Одним словом, “в отличие от строительства железных дорог и кораблей, внедрения новых марок стали и станков, уменьшавших расходы, для распространения новых изделий и нового образа жизни требовались высокие и постоянно растущие доходы и твердая уверенность в завтрашнем дне” (Rostow, 1978, р. 219). Однако именно она и исчезла.

Даже жесточайшая циклическая депрессия тем не менее рано или поздно заканчивается, и после 1932 года стали все заметнее признаки того, что худшее уже позади. И действительно, экономика некоторых стран стремительно развивалась. Япония и, в более скромных масштабах, Швеция, к концу 1930‐х годов почти удвоили уровень производства по сравнению с докризисным. К 1938 году производство в Германии (в отличие от Италии) выросло на 25 % по сравнению с 1929 годом. Даже самые инертные экономики, такие как британская, выказывали многочисленные признаки оживления. Тем не менее ожидаемого быстрого подъема не произошло. Мир по‐прежнему пребывал в депрессии. Ярче всего это проявлялось на примере США – самой мощной из экономических систем. Всевозможные попытки стимулировать экономику, предпринятые в период “нового курса” президента Ф. Д. Рузвельта (иногда весьма противоречивые), не оправдали надежд. В 1937–1938 годах наметившийся подъем вновь был прерван кризисом, хотя и гораздо менее драматичным, чем крах 1929 года. Ведущая отрасль американской промышленности – автомобильное производство – так и не смогла достичь своего пика 1929 года, хотя в 1938 году несколько превосходила уровень 1920 года (US Historical Statistics, II, p. 716). Оглядываясь назад из 1990‐х годов, мы не можем не поражаться пессимизму тогдашних ученых-экономистов. Талантливым и знающим экономистам будущее предоставленного самому себе капитализма виделось как постоянная стагнация. Этот взгляд, представленный Кейнсом в памфлете, направленном против Версальского мирного договора, как и следовало ожидать, стал популярен в США после депрессии. Но разве любая развитая экономика не обречена на стагнацию? Как сказал сторонник еще одного пессимистического прогноза развития капитализма австрийский экономист Шумпетер, “в любой продолжительный период экономического нездоровья экономисты, поддающиеся настроениям своего времени, предлагают теории, в которых доказывается, что депрессия – это надолго” (Shumpeter, 1954, р. 1172). Может быть, будущие историки, оглядываясь назад на последнюю четверть двадцатого века, будут так же поражены упорным нежеланием людей, живших в 1970–1980‐е годы, задумываться о возможности нового спада мировой капиталистической экономики.