Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Если между нервозностью и немецким национализмом не существовало умышленно сконструированной связи, то реальное сродство все же очевидно: вильгельмовский национализм с его стремлением уйти от «насыщенности», не имея перед глазами ясной цели, был источником невнятного беспокойства и нетерпения. Самодовольного бидермейровского немца теперь презирали как «филистера», но нового реального и привлекательного идеала не появилось. Ясно было только, что этот новый немец не имел права быть довольным миром и собой. «Наша культура молода, – писал Трейчке, – во всем нам не хватает национального стиля, инстинктивной гордости, наработанного своеобразия», – и немедленно добавлял: «Поэтому мы были так долго беззащитны против чужого духа». Знал ли он сам, о каком «национальном стиле» он мечтал? Наверное, он жаждал сильной и динамичной Германии, однако бурное индустриальное развитие наполняет его глубоким недовольством, и в его огромном труде по истории Германии то и дело звучит тоска по прежнему уюту. С юных лет он страдал от вечной нехватки времени и хронической «трудовой гонки», и свое время он трактовал в стиле «эпохи нервозности» еще до того, как эта модель стала всеобщим достоянием. Позже даже немецкая душевность больше не успокаивала Трейчке, на внутреннем мире которого сказалась глухота: «душевность наша» почти «переросла в болезнь», и сам он «в этом отношении истинный немец» (см. примеч. 120).

Дефицит убедительной национальной идентичности – внятной и естественно сложившейся картины целей и интересов Германии – немало способствовал тому, что политика Вильгельма так легко реагировала на самые разные воздействия и следовала по зигзагу от одной невнятной цели к другой. Это было похоже на то, как у невротика переизбыток раздражителей сочетается с утратой уверенности в себе.

Возбудимость стала одним из самых явных признаков национализма кайзеровской Германии. Поскольку многие не знали, что именно в собственной нации им надо любить, они искали сильных чувств в ненависти. Может, любой национализм обладает агрессивностью такого рода? Конечно, в своей возбудимости немцы не были одиноки. Но вместе с тем не так давно Бенедикт Андерсон, опираясь на исследования, охватывающие весь земной шар и огромные периоды времени, подчеркнул, что «нации проявляют любовь, нередко глубокую, способную к самопожертвованию любовь», и нельзя придавать слишком большое значение ненависти как признаку любого национализма. Немецкий национализм терзался усилием скрыть все еще присутствовавшее чувство неполноценности по отношению к Франции и англо-американским нациям. Анонимный автор изданного в 1922 году исследования «О нервозности в немецком характере» видел корни патологических сторон характера немцев именно в комплексе неполноценности и полагал, что этот комплекс объясняется утратой исходной идентичности: «немецкий темперамент тяжел, склонен к основательности и глубине. И потому он претерпел удар уже тогда, когда вследствие победы над Францией был вынужден утверждаться в качестве великой политической державы за счет своей позиции как великой духовной державы. Американизм был и остается глубоко чуждым немецкой душе. И когда ей стали прививать американизм, эта душа занемогла». Один из учеников Альфреда Адлера в 1927 году заметил, что немецкий тип национального сознания «безусловно играет свою роль в развитии нервозности», потому что он склонен к насилию и эгоцентризму и при этом не опирается на традиционные, как на Западе, коллективные образования (см. примеч. 121). Пожалуй, по такой логике можно прийти к мысли, что преодолеть нервозность способно лишь народное сообщество, основанное на исконно немецких традициях.