Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Железная дорога не заставила себя ждать. Еще за 10 лет до этого, в 1880 году в анналах Шарите значилось, что вследствие Имперского закона об обязательной компенсации 1871 года участились случаи, при которых «заболевания нервной системы, возникшие вследствие ранений на железной дороге, […] стали доходить до сведения и оценки врачей». После решения ИСС 1889 года кривая случаев возмещения вновь начинает расти. Хотя травматический невроз мог стать следствием любого несчастного случая, но на практике медики и судьи долго еще склонялись к тому, чтобы признавать его прежде всего у жертв железнодорожных аварий (см. примеч. 130).

С современной точки зрения бросается в глаза, что в этих дебатах не обращали особого внимания на автомобильные аварии, хотя каждая из них становилась в то время событием для прессы. Однако езда на автомобиле считалась скорее спортом, и участники аварий, по крайней мере те из них, кто находился в автомобиле, стремились преодолеть их последствия со спортивных позиций. Так что по иронии судьбы жалобы на травматический невроз несравнимо сильнее затронули железную дорогу, чем намного более опасный автомобиль.

Еще одной темой наряду с железной дорогой были удары электрическим током. Поскольку было известно, что нервная система функционирует посредством электрических импульсов, можно было заключить, что несчастные случаи с электричеством для нее особенно разрушительны. Особенное внимание уделялось телефонисткам, которые из-за несовершенства изоляционных технологий «получали ток», как тогда говорилось, если нетерпеливые клиенты слишком сильно стучали по рычагам своих аппаратов. Поскольку считалось, что профессия «телефонных барышень» и без того делает их неврастеничками, травматический невроз у них конкурировал с неврастенией.

Альберт Эйленбург утверждал, что большинство так называемых электрических несчастных случаев становились «несчастными» не из-за электричества, а вследствие психического возбуждения. По его мнению, неслучайно, что эти «несчастные случаи» (Эйленбург заключал эти слова в кавычки) происходят, прежде всего, с «молодыми, анемичными или предрасположенными к неврозу» телефонистками. Ганс Курелла, в то время главный врач в лечебнице Эренвалля и специалист по электропатологии, возмущался манерой Эйленбурга мгновенно констатировать у молодых женщин «чисто психогенные расстройства» и говорил, что не стоит удивляться тому, как жестоко доверенные врачи телеграфа ведут себя с несчастными телефонистками, «если даже такие авторитеты, как Эйленбург высказываются в подобном смысле».

Но в случае, когда речь шла о мужчине, пострадавшем от сильного тока, даже Эйленбург потерял былую уверенность. Это была жалоба Бернгарда Векселя против Страховой организации точной механики. Его случай разбирался в ИСС в 1904 году. Податель жалобы сообщал, что в январе 1900 года при телефонном разговоре на одной из электростанций Вюртемберга он получил сильный удар током вследствие короткого замыкания на высоковольтной линии. Этим он объясняет наступившие с того момента симптомы «размягчения мозга» (dementia paralytica). Как именно это произошло, было совершенно неясно. Но Эйленбург дал понять, что он считает очень вероятными анатомические изменения «в центральных частях нервной системы» под воздействием «высоковольтного электричества», и даже представил довольно детальную картину подобных изменений, хотя речь шла об очень малоисследованной области. Столкнувшись с током высокого напряжения, обычный сарказм участников дискуссии прекратился (см. примеч. 131).

В начале 1890-х годов споры вокруг «рентного невроза» подогревались в первую очередь интересом к симулянтам. Внимание к себе привлекли язвительные замечания Мёбиуса. Он распространил высказывание психиатра Адольфа Кюна: «Число пациентов, которых врач признает симулянтами, обратно пропорционально его знаниям психиатрии». Как пишет Эстер Фишер-Хомбергер, эти слова приобрели известность как «закон Кюна – Мёбиуса» и стали боевым кличем против охотников за симулянтами и своеобразным «Символом веры» для экспертов.

Для Мёбиуса охота за симулянтами была хрестоматийным доказательством его любимого утверждения, что врачи игнорируют психологические особенности пациентов. Но это не означает, что сам он объясняет травматический невроз несчастными случаями. Он относил это расстройство скорее к истерии, а характерной чертой истерии, с его точки зрения, было то, что она базировалась на воображении – больше, чем неврастения, при возникновении которой важны также экзогенные факторы (см. примеч. 132). В середине 1890-х годов в дебатах на какое-то время наметился компромисс: подателей исков перестали постоянно подозревать в умышленном надувательстве, зато стали обращать больше внимания на бессознательное воздействие недавно открытых Begehrungsvorstellungen[209].