Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

К примеру, директор торговой школы, который любил поговорить о своей силе воли и «сам очень точно анализировал» свое расстройство, остался «очень недоволен» курсом лечения в Арвайлере. Его брат, сторонник лечебного курса, настойчиво просил его «побороть собственную волю», но сам он яростно протестовал – «к чему этот постельный курс, к чему эти ванны…» Еще один пациент, главный инженер, неврастения которого резко и сильно обострилась в процессе строительства канализации, в Бельвю сделал вывод, что «помощь и улучшение пришли к нему в основном благодаря его собственным силам, напряжению воли, преодолению дурного расположения духа, физической работы, отвлекающих занятий» (см. примеч. 9).

Но и воля, в спасительную силу которой верило все больше неврастеников, использовалась в терапии уже тысячи лет. Уже греческий стоик Эпиктет со своими вечными хворями учил, что можно преодолеть боль одной только силой воли. Вопрос о свободе или несвободе воли стал предметом теологических споров, прежде всего, благодаря реформации. Адам Бернд, которому трактат о свободе воли стоил места священника, в 1738 году считал установлением «мировых мудрецов», что человек «своей волей, действие и власть которой над телом являются непостижимой божественной тайной, задает жизненный дух и определяет все происходящее в мозге». Наиболее ярким примером власти духа над телом для него была эрекция, которая вызывается одной только мыслью о желанной женщине. Иными словами, воля и влечение тесно связаны друг с другом. В глазах пуританских моралистов, напротив, воля доказывала свою силу прежде всего в борьбе против влечений. В этом смысле существовала морально-философская традиция почитания воли. У современной науки воля, наоборот, вызывала скорее подозрения. Около 1800 года догма о свободе воле причинила немало бед душевнобольным, возложив на них полную ответственность за все их действия и оправдывая методы терапии, сходные с пытками. В истории психиатрии эта эпоха оставила по себе недобрую память. Но для психически здоровых людей учение о целительном действии воли могло сохранить свою силу. Кант по опыту собственной ипохондрии писал, что человек может справиться со своими «болезненными чувствами» «одним лишь твердым намерением», а Гуфеланд подкрепил это высказывание комментарием, что лучшее средство против ипохондрии есть «собственная твердая воля, собственная сила духа». Шопенгауэр, напротив, считал, что «наше не-счастие» в том, что «мы вообще хотим»

[214]

. Воля означала для него, прежде всего, чувственные вожделения, власть которых причиняла ему боль и досаду; половые органы представлялись ему «настоящим фокусом воли и, следовательно, противоположным полюсом мозга, представителя познания»[215]

. Чем сильнее воля воспринималась как витальная сила, тем более сомнительным было ее отношение к духу (см. примеч. 10).

Поль-Эмиль Леви, основатель французской терапии воли, ссылался на своих пациентов, упрямо утверждавших, «что постель их ослабляет». Американская писательница Шарлотта Перкинс Гилман в новелле «Желтые обои» (1892) рассказала о своем горьком опыте и жестоком разочаровании в предписанном ей доктором курсе питания и покоя. Врач хотел запретить ей до конца жизни прикасаться к перу и чернильнице. Писательница жаловалась, что очень быстро сошла бы с ума, если попыталась бы его послушаться. Разочарование в терапии покоя и обращение к воле были международным опытом и распространялись даже вопреки врачам. Во многих случаях уважение к воле является отражением самоуверенности пациентов. Медицина поначалу ценила в качестве средства против неврозов лишь сильную волю врача. Однако постепенно, с развитием методов управления волей авторитет врача стало возможным укрепить и с помощью терапии воли пациента. Если в XX веке многие врачи стали вести себя с пациентами как «полубоги в белых халатах», вопреки Гиппократу, призывавшему врача хранить задумчивость и не казаться самоуверенным, то это объясняется не только авторитетом науки, но и новым взглядом на терапевтическую роль внушения (см. примеч. 11).