Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Лечебный покой не был похож на глухой покой сурка в зимней спячке, он не был погружением в себя, его счастье базировалось на контрасте с тревожностью. Поскольку тревожность на протяжении человеческой истории изменялась, вместе с ней преобразовывалось и представление о покое. В шумную индустриальную эпоху «покой» стали понимать в первую очередь акустически. Терпимые к шуму жители Бразилии в XIX веке смеялись над поселившимися в их стране англичанами, этими «фанатиками тишины», которых нервировало уже цоканье деревянных башмаков (см. примеч. 5). Индустриализованная Англия соблюдала по выходным дням строжайшую, почти невыносимую для южан тишину. Обострившаяся экономическая конкуренция способствовала тому, что покой стал пониматься в первую очередь как удаление и выключение из деловой жизни, популярными стали местности, где можно было забыть об индустриализации. Однако прелесть такого покоя можно было понять и оценить лишь на фоне пережитого напряжения, и по мере того, как утомление и спешка уходили в прошлое, он терял привлекательность. Те, кто стремился к нему, по истечении какого-то периода вновь нуждались в активности. Между определенным видом покоя и нервозностью существует взаимозависимость.

В последнее время понятие покоя из-за своего диалектического характера все больше меняется. В доиндустриальную эпоху демонстративное спокойствие было признаком достоинства, манерой аристократов, которым не нужно было работать ради выживания. Но чем более суетным становится мир труда, тем больше умение сохранить спокойствие воспринимается как новая способность, свидетельство опытности и крепости нервов. Студент-теолог Гёре был поражен невозмутимым спокойствием наемных рабочих, постоянно переезжавших с места на место в поисках работы. Тот, кто ни за что не держался и постоянно находился в движении, порой обретал спокойствие, в то время как желание иметь твердую и постоянную почву исполнялось далеко не всегда (см. примеч. 6).

Наиболее счастливого покоя – после пережитой опасности или после тяжелейшего профессионального напряжения, или после любовных переживаний – неврологические лечебницы предложить не могли. Вместо этого они организовывали тот бессильный и робкий покой уединения, который в эпоху, когда людей все больше охватывала мания «энергичности», вызывал подозрения в лености и «филистерстве». Вечной проблемой лечебниц была смертная скука (см. примеч. 7). Многих пациентов приводило в состояние нервного беспокойства именно бездействие, заставлявшее их мысли вечно кружить вокруг себя самого и собственных симптомов. Во внешнем спокойствии, высшей ценности для лечебниц, руководство клиник, стремившееся к бесперебойной работе, было заинтересовано как минимум не меньше, чем сами пациенты: деление пациентов на «спокойных» и «беспокойных» было даже важнее, чем конкретные диагнозы.

С началом нового века в клиниках особенно участились случаи недовольства обычной терапией, отводившей пациенту пассивную роль. Исследование «Успешного опыта лечения неврастении» (1911), проведенное в психиатрической клинике Отто Бинсвангера в Йене на опыте более 1000 историй болезней с 1898 по 1908 год, установило, что результаты лечения неврастении у учителей «в общем очень неплохи», однако почти ни один из них не признал, «что улучшением своего состояния он обязан лечению». «Почти все они объясняют свое хорошее самочувствие тем, что поняли, как самому “стать хозяином” своих жалоб, или “держать себя под контролем за счет силы воли”, или “подчинить тело духу”». Один учитель, который провел в клинике 71 день, записал, что пребывание там помогло ему осознать, «какой глупостью было с его стороны отправиться в клинику для лечения нервов». «Исцелился я не Йеной, мое состояние улучшилось исключительно за счет моей воли, которую я укрепил и усилил благодаря медленному систематическому обучению». Для медика его слова были не более чем педагогической болтовней. Отто Бинсвангер принадлежал к тем неврологам, кто особо подчеркивал необходимость полного отключения собственной воли пациента для успешного курса лечения нервов и критиковал точку зрения, «что явное слабоволие представляет собой противопоказание против лечебного курса». Как раз освободив пациента от «какой бы то ни было ответственности и необходимости принимать решения», врач достигает той «расслабленности», без которой все другие средства лечения остаются бездейственными (см. примеч. 8). Принцип покоя и авторитет врача были для Бинсвангера тесно связаны друг с другом. Однако собственная воля пациентов восставала против предписанного покоя.