Эпоха Сталина: события и люди

— Это верно, но учтите, что нам нужно торопиться. Времени много ушло, а оно нас не ждет. Какую же вы рекомендуете?

Я сказал, что рекомендую «желтенькую».

— А почему именно эту, а не другую?

— Она лучше, чем Ф-20.

— А почему она лучше?

— Ф-22 мы проектировали позже, чем Ф-20, и учли и устранили все недостатки.

— Это хорошо и правильно. А теперь мы отправим вашу пушку в Ленинград — пусть военные ее испытают. Я правильно понял вас, что в ней нет ничего заграничного?

— Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по своей схеме, изготовлена из отечественных материалов и на отечественном оборудовании.

— Это замечательно, — сказал Сталин.

Похвалу слышать было приятно, но отдавать военным для испытаний опытный образец пушки — такого в практике проектирования никогда еще не было. Всегда КБ предварительно само отлаживало опытный образец, а потом уже сдавало его заказчику, который проводил испытания в присутствии конструктора. Никогда еще не бывало, чтобы опытный образец без заводских испытаний был направлен на полигоны.

— Ну что ж, не бывало, так будет, — сказал Сталин. — Нужно экономить время, иначе можно опоздать. Отправим пушку сразу на полигон, ускорим решение вопроса.

Лишь впоследствии я понял весь смысл этих слов — «нужно экономить время, иначе можно опоздать».

На следующий день, 15 июня 1935 года, в Кремле состоялось совещание; вел его Молотов. Высказывалось много различных мнений о том, какой должна быть пушка на вооружении Красной Армии. Итог подвел Сталин:

— Универсальная пушка не может все вопросы решать одинаково. Отныне вы, товарищ Грабин, занимайтесь дивизионными пушками, а вы, товарищ Маханов, — зенитными. Пушку Грабина надо срочно испытать.

Эта пушка оказалась самой лучшей в войну. Сталин сказал 1 января 1942:

— Ваша пушка спасла Россию.

Так ковалось оружие победы в эпоху И.В. Сталина».

ГРОМЫКО Андрей Андреевич (1909–1989), советский дипломат. Вспоминая свой вызов в Кремль в 1939, А.А. Громыко писал:

«И вот я в кабинете у Сталина. Спокойная строгая обстановка. Все настраивало только на деловой лад. Небольшой письменный стол, за которым он работал, когда оставался в кабинете один. И стол побольше — для совещаний. За ним в последующем я буду сидеть много раз. Здесь обычно проводились заседания, в том числе и Политбюро.

Сталин сидел за этим вторым столом. Сбоку за этим же столом находился Молотов, тогдашний народный комиссар иностранных дел, с которым я уже встречался в наркомате.

Сталин, а затем Молотов поздоровались со мной. Разговор начал Сталин:

— Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника.

Откровенно говоря, меня несколько удивило это решение, хотя уже тогда считалось, что дипломаты, как и военные, должны быть готовы к неожиданным перемещениям. Недаром ходило выражение: «Дипломаты как солдаты».

Сталин кратко, как он это хорошо умел делать, назвал области, которым следовало бы придать особое значение в советско-американских отношениях.

— С такой крупной страной, как Соединенные Штаты Америки, — говорил он, — Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, прежде всего с учетом возрастания фашистской угрозы.

Тут Сталин дал некоторые советы по конкретным вопросам. Я их воспринял с большим удовлетворением.

Молотов при этом подавал реплики, поддерживая мысли Сталина.

— Вас мы хотим направить в США не на месяц и, возможно, не на год, — добавил Сталин и внимательно посмотрел на меня.

Сразу же он поинтересовался:

— А в каких вы отношениях с английским языком?

Я ответил:

— Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика.

И тут Сталин дал совет, который меня несколько озадачил, одновременно развеселил и, что главное, помог быть мне менее скованным в разговоре. Он сказал:

— А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят четко на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу для совершенствования знаний иностранного языка.

Я несколько смутился. Подумал, как это Сталин, атеист, и вдруг рекомендует мне, тоже атеисту, посещать американские церкви? Не испытывает ли он меня, так сказать, на прочность? Я едва не спросил: «А вы, товарищ Сталин, прибегали к этому методу?» Но удержался и вопроса не задал, так как знал, что иностранными языками Сталин не владел и мой вопрос был бы, в общем, неуместен. Я, как говорят, «сам себе язык прикусил» и хорошо сделал. Конечно, услышав такой вопрос, Сталин, наверно, превратил бы свой ответ в шутку, он в аналогичных случаях нередко прибегал к ней, как я убеждался впоследствии. Но тогда, в ту первую встречу, искушать судьбу мне не хотелось.