Эпоха великих реформ. Том 1

Беспрестанные и совершенно неожиданные предостережения, сыпавшиеся на печать, создали для нее невыносимое положение и вызвали толки о предстоящей отмене их. По поводу третьего (а в общей сложности – шестого за один 1867 г.) предостережения, данного в 1867 г. Москве, возникла между Северною Почтою и Современными Известиями полемика вообще о целесообразности системы предостережений. Издатель этой газеты Н. П. Гиляров-Платонов привел мнение меньшинства комиссии, которая составляла проект закона 6 апреля, и в состав которой он сам входил, мнение, признававшее, что система предостережений неудобна, так как она основывается исключительно

на личных соображениях. Северная Почта в свою очередь опубликовала мнение большинства комиссии, которое, не оспаривая, что «основанием административного взыскания служит произвол, что он противен понятию законности и формальной легальности», признавало пока (до устройства судебной части) нужным сохранить предостережение в виде чрезвычайной меры. В полемике принял участие также и выходивший вместо Москвы Москвич

, который, указывая на то, что с открытием в 1866 г. новых судов главное соображение, в силу которого был издан временный закон 6 апреля 1865 года, потеряло значение, полагал, что следовало бы отменить предостережения. – Вопрос о предостережениях был поднят потом в 1880 году в комиссии, состоявшей под председательством графа Лорис-Меликова, но, как известно, никаких практических результатов не получилось.

Рядом с административными взысканиями шли в 65–66 гг. судебные преследования газет и журналов. Чтобы дать понятие о крайностях, в которые впадала в этом отношении полиция мысли, достаточно указать на обвинение, воздвигнутое валуевскою цензурою в 1866 г. против редактора Голоса А. А. Краевского. В Голосе появилась статья, в которой нападали на администрацию за преследования раскольников вопреки Высочайшей воле (выраженной в речи, обращенной к раскольникам в 1863 г.). – Цензура подвела эту статью под статью Улож., предусматривающую восстание против правительства и незаконное

объявление Высочайшей воли лицом, на то неуполномоченным, и требовала ни более ни менее, как ссылки Краевского в каторжные работы[752]! Нечего и говорить, что суд не мог согласиться с такою ни с чем несообразною квалификациею и приговорил Краевского к кратковременному аресту Отсюда первые поводы для столкновения с новым судом заносчивого Валуева, не выносившего противоречий и вследствие этого сделавшегося непримиримым врагом[753]

нового суда, который не хотел и не имел права ломать законы в угоду администрации.

Резюмируя свои наблюдения, Никитенко пишет уже 5 ноября 1866 г.: «Совершилось, чего боялись люди мыслящие: наступает время поворота назад, время реакции. – Затем он так характеризует отношение к печати двуличного Валуева, заявлявшего о себе, что у печати нет более ревностного защитника, чем он. – Управление по делам печати идет совершенно ложным путем. Оно усвоило себе только один элемент силы – элемент полицейский, забыв вовсе, что в кругу, в котором оно действует, есть еще очень важный элемент силы – элемент нравственный. Кажется, оно решилось совсем и ни в каком случае не признавать значения силы мыслительной и силы нравственной… Самое грубое ослепление, недостойное не только государственного человека, но даже обыкновенного чиновника, думать, что в наше время можно управлять посредством одних полицейских мер, циркуляров, запрещений и тому подобного. Управление, – продолжает он, – решилось действовать совершенно наперекор величайшего из властителей земных—духа времени, который неотразимо требует свободы мысли и слова. Это уступка, которую ему необходимо сделать, если не хочешь допустить опять самого гибельного своеволия и злоупотреблений мысли и слова впоследствии, когда все-таки придется снова ослабить натянутые вожжи. Валуев – человек не без ума, но с ног до головы бюрократ, который понимает государственные дела не иначе, как канцелярские отношения и рапорты, хотя и говорил иногда пышно и кудряво. Валуев сделал то, чего само общество, может быть, и не сделало бы: он приведет его к полнейшей вере, что ничему верить нельзя… Теперь Валуев думает, что он принял важную меру, переменив Щербинина на Похвиснева, т. е. заменив чиновника одряхлевшего чиновником помоложе»…