Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

«Горшок – кувшин – миска», основные компоненты этого комплекса, становятся с этой поры устойчивой характеристикой среднеевропейских культур к западу от Немана; далее на восток, в лесной зоне Восточной Европы преобладают горшечные культуры раннего железного века с более простым керамическим набором, небольшими укрепленными городищами балтского или славяно-балтского круга (Щукин, 1994: 20–21). Под поморско-лужицким воздействием формируется культура балтийских курганов

между Вислой и Неманом, с погребальными насыпями, основанными на каменной конструкции: каменные венцы, ящики, керамика и металл – те же, что в поморской культуре, но без лицевых урн. Такие памятники, как Мишейкяй (у Клайпеды), Башки (Лиепая, Латвия), Дарзниеки, маркируют экспансию балтийской курганной культуры на восток, в зону штрихованной керамики и других городищенских культур лесной зоны Восточной Европы, и по мере ее распространения и распада на племенные культуры балтов в VI–IV вв. до н. э. проходит, видимо, ключевой этап этногенеза собственно балтских, летто-литовских народов

(Ушинскас, 1988).

Поморская культура лицевых урн обрисовывает сходный, но иной процесс. Коллективные захоронения в больших каменных ящиках (до нескольких десятков классических лицевых урн) указывают на весьма высокую степень консолидации и организации, первоначально, видимо, неоднородного по происхождению населения.

«Идея», консолидирующая это население, неясным для нас, но определенным образом выражена в антропоморфности

лицевых урн. Обычай этот в Европе представлен изолированными, отдаленными друг от друга, но несомненно связанными между собой (хотя бы самим распространением и тождеством принципа выражения) культурными очагами. Исходный – в Этрурии, где в Италии эта идея, ритуал и тип лицевых урн могли появиться вместе с другими миграционными компонентами этрусской культуры, малоазийскими по происхождению (и древнейшие образцы лицевых урн известны в Трое бронзового века). В Италии этрусские лицевые урны, в конечном счете, дали начало изображениям предков в римской культуре, то есть в итоге – скульптурному жанру римского портрета.

Домковые и лицевые урны известны в VII–VI вв. до н. э. в так называемой Hausurnenkultur (культуре домковых урн

) междуречья Эльбы – Заале в Восточной Германии (Peshel, 1972: Е 1, Е 2); оттуда этот культурный импульс мог в равной мере распространиться и на север, в ясторфско-ютландский ареал урн кимврского типа, и в Восточное Поморье, также связанное с этим же северным ареалом. Нельзя не заметить, что распространение идеи лицевых урн в VII–VI вв. до н. э. (не столь уж отдаленное от времени основания Рима – 753 г. до н. э.) словно прокладывает с юга на север, за полтысячелетия разведывая для следующих поколений, маршруты странствований тевтонов и кимвров. Первопроходцы этих путей в Северную и Среднюю Европу дали неясные, но действенные импульсы консолидации населения формирующегося Барбарикума.

Не столько вещевой инвентарь, сколько иконография лицевых урн, с четким разделением на мужские и женские, обязательным «вооружением» первых и устойчивым «этнографическим убором» вторых (изображаются шейные гривны, особенно тщательно – воротничковые, Halskragen, тутулы и булавки, фибулы, серьги в «натуральном» виде часто гроздьями продеты в отверстия ручек-«ушек» урны), свидетельствует об обособлении и росте большой массы организованного и вооруженного населения. Сосредоточенный в Поморье, этот «вооруженный народ», «люд» – очередной ljod, tjod отдаленной периферии будущей Germania Libera (между Кельтикой и Сарматией античных географов) – вскоре переходит в Средней Европе, между Одером, Вислой и Неманом, к энергичной и широкой экспансии, поглощая ближайшие группы, прежде всего лужицкой культуры, и распространяясь по всему восточному ареалу позднелужицких групп до Силезии на юге и Белоруссии на востоке.