Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Повзрослев, он влюбляется в золотоволосую девочку в зеленом платье, с глазами, “полными соловьиной дрожи”, всю “как будто распахнутую дыханью прохладного моря, лучам и птицам”. Каждый день, когда девочка возвращается из школы домой, он следует за нею, “как убийца, спотыкаясь о скамьи и натыкаясь на людей и деревья”, представляя ее “чудесной птицей, выпорхнувшей из книги Брема” и дивясь, как он, “рожденный от иудея, обрезанный на седьмые сутки, стал птицеловом”. Набравшись наконец смелости, он подбегает к ней.

Все, о чем я читал ночами,Больной, голодный, полуодетый, –О птицах с нерусскими именами,О людях неизвестной планеты,О мире, в котором играют в теннис,Пьют оранжад и целуют женщин, –Все это двигалось передо мною,Одетое в шерстяное платье.Горящее рыжими завитками,Покачивающее полосатым ранцем,Перебирающее каблучками…

Он подбегает к ней, “как нищий, почтительно нагибаясь”, и бормочет “какие-то фразы”. Девочка останавливается и просит его уйти, указывая на перекресток. А там

Брюхатый, сияющий жирным потомГородовой.С утра до отвалаНакачанный водкой, набитый салом…

Но приходит Февральская революция, и он становится помощником комиссара, ловцом грабителей и конокрадов, ангелом смерти “с фонарем и револьвером, окруженный четырьмя матросами с броненосца”.

Моя иудейская гордость пела,Как струна, натянутая до отказа…Я много дал бы, чтобы мой пращурВ длиннополом халате и лисьей шапке,Из-под которой седой спиральюСпадают пейсы и перхоть тучейВзлетает над бородой квадратной…

Чтоб этот пращур признал потомкаВ детине, стоящем подобно башнеНад летящими фарами и штыкамиГрузовика, потрясшего полночь…

Однажды ночью он и его матросы (“их полосатые фуфайки морщились на мускулатуре”) врываются в бандитский притон. И там, в комнате, где “воздух был пропитан душной пудрой, / Человечьим семенем и сладкой / Одурью ликера”, –

Голоногая, в ночной рубашке,Сползшей с плеч, кусая папироску,Полусонная, сидела молчаТа, которая меня томилаСоловьиным взглядом и полетомТуфелек по скользкому асфальту…

Он спрашивает, узнает ли она его, и предлагает ей деньги.

Не раздвинув губ, она сказала:“Пожалей меня! Не надо денег…”Я швырнул ей деньги.Я ввалился,Не стянув сапог, не сняв кобуры,Не расстегивая гимнастерки,Прямо в омут пуха, в одеяло,Под которым бились и вздыхалиВсе мои предшественники, – в темный,Неразборчивый поток видений,Выкриков, развязанных движений,Мрака и неистового света…Я беру тебя за то, что робок

Был мой век, за то, что я застенчив,За позор моих бездомных предков,За случайной птицы щебетанье!Я беру тебя, как мщенье миру,Из которого не мог я выйти!Принимай меня в пустые недра,Где трава не может завязаться, –Может быть, мое ночное семяОплодотворит твою пустыню.Будут ливни, будет ветер с юга,Лебедей влюбленное ячанье[303].

Согласно Станиславу Куняеву, речь идет об изнасиловании России, воспетом “поэтом открытого романтического, идеального сионизма, не делающего различия между идеями мессианства и прагматической жестокостью”. Согласно Максиму Шрайеру, это