Эрагон. Брисингр

Выполнив свою задачу, Гарвен вернулся на прежнее место, но став за это время совершенно другим человеком. Исчезла, точно растаяв, его обычная решительность и даже некоторая свирепость, сменившись мечтательным выражением, свойственным людям, которые ходят во сне. А когда Насуада спросила у Гарвена, хорошо ли он себя чувствует, он ответил ей таким спокойным и равнодушным тоном, что она поняла: душа его сейчас где-то далеко-далеко и блуждает по залитым солнцем полянам в таинственном эльфийском лесу. Насуаде стало не по себе, но она все же надеялась, что Гарвен сумеет прийти в себя. Если же нет, то ей придется попросить Эрагона или Анжелу, а может, и обоих вместе исцелить его. А пока, решила она, пусть Гарвен отдохнет; в таком состоянии ему не место среди Ночных Ястребов. Ничего, Джормундур подыщет ему какое-нибудь простое занятие, чтобы он, по крайней мере, смог насладиться теми видениями, которые оставило в его душе это вынужденное соприкосновение с разумом эльфов.

Горюя об этой потере и злясь на себя, на эльфов, на Гальбаторикса и на Империю за то, что подобная жертва оказалась необходимой, Насуада лишь с огромным трудом заставила себя сохранить учтивую речь и мягкие манеры.

– Когда ты говорил об опасности, Блёдхгарм, тебе бы следовало упомянуть, что даже те, кто все же возвращается в свои тела, не могут избежать определенных изменений! – сдерживая гнев, сказала она.

– Госпожа моя, я отлично себя чувствую, – сказал Гарвен. Однако этот протест был столь слабым, что вряд ли кто-то его заметил, и слова верного капитана лишь подхлестнули бешеный гнев Насуады.

Шерсть на загривке у Блёдхгарма встала дыбом.

– Если мне не удалось достаточно ясно выразиться до испытания, то я прошу прощения. Однако же не вини нас в том, что произошло; мы не можем противостоять собственной природе. И себя тоже не вини, ибо мы живем в век всеобщей подозрительности. Разрешить нам пройти в лагерь без проверки было бы непростительной беспечностью с твоей стороны. Весьма жаль, что подобный неприятный инцидент должен был омрачить нашу историческую встречу, но, по крайней мере, теперь ты можешь испытать облегчение, ибо убедилась, что мы именно те, кем и представлялись тебе сначала: эльфы из Дю Вельденвардена.

Новая волна его мускусного запаха достигла ноздрей Насуады, и она, хоть в душе ее и бушевал гнев, почувствовала, как расслабляется ее тело, как ее охватывают странные мысли о будуарах, убранных шелками, о бокалах с вишневой наливкой, о печальных песнях гномов, которые столь часто разносились по пустынным залам Тронжхайма. И она несколько растерянно промолвила:

– Как бы мне хотелось, чтобы Эрагон или Арья были здесь, ибо уж они-то могли бы заглянуть в ваши мысли, не опасаясь, что утратят рассудок.

И она снова почувствовала колдовское воздействие исходившего от Блёдхгарма запаха, и ей вдруг почудилось, что она погружает пальцы в его роскошную гриву и перебирает ее… Она пришла в себя, лишь когда Эльва потянула ее за левую руку, заставляя нагнуться пониже, и сказала ей хриплым шепотом:

– Шандра. Сосредоточься на вкусе шандры обыкновенной.

Последовав ее совету, Насуада призвала на помощь прошлогодние воспоминания, когда на одном из пиров короля Хротгара ей довелось есть пирожки с шандрой. Одна лишь мысль о кисленьком вкусе этой ягодной начинки заставила ее проглотить слюну, и она тут же отвлеклась от соблазнительного мускусного запаха, исходившего от Блёдхгарма. Пытаясь скрыть свою растерянность, Насуада сказала:

– Моя юная компаньонка хотела бы знать, почему ты выглядишь столь отлично от других эльфов. Должна признаться, что и мне это было бы любопытно понять. Твой облик весьма далек от того, как мы обычно представляем себе ваш народ. Может быть, ты будешь так любезен и откроешь нам причины твоего несколько более звериного, что ли, облика?

Блёдхгарм пожал плечами, и от этого шерсть на нем вся пошла переливчатыми волнами.

– Мне мой облик нравится, – сказал он. – Некоторые сочиняют стихи о солнце и луне, другие выращивают цветы, или строят великолепные здания, или сочиняют музыку. И хоть я весьма высоко ценю все эти разнообразные виды искусства, но все же, на мой взгляд, истинная красота заключается в волчьих клыках, в пятнистой шкурке лесного кота, в глазах орла. Вот я и взял себе все эти атрибуты. В следующем столетии я, возможно, утрачу интерес к наземным животным и сочту, что все самое лучшее воплощено в животных морских, и тогда я покрою себя чешуей, превращу свои руки в плавники, а ноги – в хвост и исчезну в волнах морских, и меня никогда больше уж не увидят в Алагейзии.

Если он просто рисовался, как представлялось Насуаде, то внешне ничем этого не проявил. Как раз напротив, он был настолько серьезен, что ей даже показалось, что он над ней подшучивает.