Эрагон. Брисингр

Ей не нужно было объяснять, почему это так. Многие свитки, которые Оромис предложил Эрагону прочесть, были посвящены как раз ургалам, особенно один: «Странствия Гнаэвалдрскальда»; эта история заставила его понять, что вся культура ургалов основана на боевых действиях. Ургалы могли повысить свое общественное положение только за счет налетов на другие селения – ургалов, людей, эльфов или гномов, не имело никакого значения, – или же за счет побед в поединках с соперниками, порой смертельных. И когда наступала пора выбирать себе мужа, самки ургалов отказывались считать жениха достойным внимания, если он не сразил в бою по крайней мере троих соперников. В результате каждое новое поколение ургалов было вынуждено вызывать на бой как своих ровесников, так и представителей старшего поколения и рыскать повсюду в поисках возможности доказать свою военную доблесть. Эта традиция так глубоко въелась в их плоть и кровь, что любая попытка подавить ее заканчивалась неудачей. «По крайней мере, ургалы действительно те, за кого себя выдают, – думал Эрагон. – А это куда важнее, чем многие иные качества, свойственные, например, людям».

– Как это получилось, – спросил он, – что Дурза смог устроить засаду ургалов на тебя, Гленвинга и Фаолина? Неужели вы не пользовались никакими защитными чарами?

– У них были заколдованные стрелы.

– Значит, эти ургалы были колдунами?

Арья закрыла глаза и покачала головой.

– Нет. Это была черная магия, одно из изобретений Дурзы. Он весьма радовался, применяя подобные штучки в Гиллиде, например ко мне.

– Не знаю, как тебе вообще удалось так долго ему сопротивляться. Я же видел, что он с тобой сотворил.

– Это… это было нелегко. Я воспринимала мучения, которым он подвергал меня, как некое испытание на пути служения главной цели, как некий способ доказать себе, что никакой ошибки я не совершила, что я действительно достойна символа иавё, «уз доверия». До некоторой степени я была даже рада этому испытанию.

– Но все же и эльфы не до конца способны противостоять боли. Поразительно, что тебе удавалось столько месяцев скрывать от него местонахождение Эллесмеры.

Арья даже слегка порозовела от гордости.

– И не только местонахождение Эллесмеры, но и то, куда я отправила яйцо Сапфиры, и где спрятала свои магические формулы, записанные на древнем языке, и все остальное, что могло бы Гальбаториксу весьма и весьма пригодиться.

Оба немного помолчали, потом Эрагон снова спросил:

– А ты часто думаешь об этом – о том, что тебе пришлось пережить в Гиллиде? – Она не ответила, и он пояснил свой вопрос: – Ты никогда не говоришь об этом. Ты довольно легко вспоминаешь сам факт своего заключения, но никогда ни слова не говоришь о том, что все это значило для тебя самой, о том, как ты к этому относишься.

– Боль – это боль, – сказала она. – Ей описания не требуется.

– Это верно, но пренебрежение к ней может принести даже больший ущерб, чем сами раны… Никто не может, пережив нечто подобное, остаться совершенно невредимым. Ведь шрамы остаются и на душе.

– А почему ты так уверен, что я никем не делилась своими переживаниями?

– Вот как? И с кем же ты делилась?

– Какая разница? С Аджихадом, с моей матерью, кое с кем из моих друзей в Эллесмере.

– Возможно, я ошибаюсь, – сказал Эрагон, – но, по-моему, у тебя ни с кем нет таких уж близких отношений. Ты повсюду стараешься оставаться в одиночестве, даже среди своих сородичей.

Арья ничем не выдала своих чувств. Лицо ее по-прежнему было настолько непроницаемым, что Эрагон решил уже, что она так и не соизволит ему ответить, и вдруг она прошептала:

– Так было не всегда.

Эрагон насторожился; он ждал, боясь пошевелиться и почти не дыша, когда она заговорит снова.

– Когда-то и у меня был друг, с которым я могла говорить обо всем. Когда-то… Он был старше меня, но у нас были родственные души, исполненные любопытства по отношению к миру, лежавшему за пределами нашего леса, горевшие желанием исследовать этот мир и сразиться с Гальбаториксом. Нам обоим было невмоготу оставаться в Дю Вельденвардене – учиться, заниматься магией, преследовать свои собственные, личные цели и интересы, – зная, что Убийца Дракона и истинное проклятье Всадников ищет способ победить и уничтожить нашу древнюю расу. Мой друг пришел к этому выводу позже меня – спустя десятилетия после того, как я стала послом у варденов, и за несколько лет до того, как Хефринг украл яйцо Сапфиры, – но как только он это понял, то сам вызвался сопровождать меня повсюду, куда могут забросить меня приказы Имиладрис. – Арья с трудом проглотила комок в горле и моргнула, словно стряхивая с ресниц непрошеные слезы. – Я не хотела позволять ему это, но нашей королеве его идея понравилась, а он был настолько убедителен… – Она прикусила губу и снова моргнула; глаза ее сверкнули ярче обычного.

– Это был Фаолин? – как можно мягче спросил Эрагон.

– Да, – выдохнула она.

– Ты его любила?

Откинув голову назад, Арья смотрела в мерцающие небеса; ее длинная шея казалась золотой в свете костра, а лицо было бледным, словно в нем отражалось вечернее небо.