Эрагон. Возвращение

Несколько тысячелетий назад вся магия была дикой. И воспользоваться ею ничего не стоило, требовалась лишь способность чувствовать её душой и разумом, а это непременное свойство каждого мага. Ну и конечно, желание и силы. Но, не имея должных знаний в чрезвычайно сложном древнем языке, маги не могли управлять и собственными способностями и в результате выпустили на землю немало всякого зла, погубившего многие тысячи её обитателей. Со временем они обнаружили, что закрепление собственных намерений с помощью языка помогает приводить мысли в порядок и избегать весьма дорогостоящих ошибок. Но и ошибаться тоже было нельзя. В результате подобной ошибки землю постигло такое несчастье, что почти все живые существа оказались уничтоженными. Мы знаем об этом событии лишь частично, из доживших до наших дней манускриптов, однако нам так и не удалось выяснить, кто произнёс то фатальное заклинание. В манускриптах говорится, что после этого несчастья некая раса, называемая Серым Народом — не эльфы, ибо мы тогда были ещё совсем молоды, — собрав все свои силы, разрушила страшные чары, возможно самые сильные из всех, когда-либо существовавших на свете. А затем Серый Народ сумел изменить природу самой магии, сделав так, чтобы их язык — тот, который мы теперь называем «древним языком», — мог бы управлять любым магическим действием, ограничивая при этом воздействие магии до такой степени, что если бы ты, например, сказал: «Пусть эта дверь сгорит», — случайно посмотрел бы на меня или подумал бы обо мне, то сгорела бы все равно именно дверь, а не я. Серый Народ придал древнему языку две его основные черты: способность препятствовать лжи и способность описывать истинную сущность вещей. Как им удалось этого добиться, остаётся тайной.

В старинных манускриптах приводятся различные сведения о том, что случилось с Серым Народом, когда они завершили эту великую работу, но ясно одно: бесконечные занятия магией настолько истощили их силы, что они превратились в тени и как бы постепенно растворились в воздухе, ведя затворническую жизнь в своих городах, закрытых от всего остального мира, пока камни там не превратились в пыль. А может быть, они просто полностью ассимилировались с другими, более молодыми народами, заключая браки с их представителями, и, таким образом, перестали существовать как самостоятельная раса.

— И все же, — сказал Эрагон, — оказывается, можно использовать магию, не произнося заклинаний на древнем языке?

— А как, по-твоему, Сапфира выдыхает огонь? И, насколько я знаю по твоим рассказам, она не произнесла ни единого слова, превратив могилу Брома в алмазный саркофаг или благословляя того ребёнка в Фартхен Дуре. Разум драконов устроен иначе, чем наш; им не нужна никакая защита от магии. Они не могут сознательно воспользоваться ею, если не считать способности выдыхать огонь, но если магический дар задействовать в них сознательно, ничто не может сравниться с их могуществом… Ты чем-то встревожен, Эрагон? Что тебя мучает?

И Эрагон, не поднимая глаз, тихо спросил:

— Но что все это значит для меня, учитель?

— Это значит, что тебе необходимо продолжать изучение древнего языка, ибо с его помощью ты можешь многого добиться, в том числе и таких вещей, которые в ином случае оказались бы слишком сложными или слишком опасными. Это значит, что если ты попадёшь в плен, то, пусть тебе даже заткнут рот, ты все равно сможешь призвать магию на помощь и освободиться, как это сделал сегодня Ванир. А если враги опоят тебя каким-то зельем и ты не сможешь вспомнить ни слова из древнего языка, то и в этом случае сумеешь воспользоваться магией. И наконец, это значит, что ты сможешь навести чары даже на то существо или предмет, которые не имеют своего имени в древнем языке. — Оромис помолчал, вздохнул и прибавил: — Но будь осторожен! Бойся искушения применить эти силы без особой на то необходимости. Даже самые мудрые из наших магов опасаются заигрывать с ними, страшась смерти или того, что ужаснее даже смерти.

На следующее утро — и каждое утро впоследствии, все то время, пока они оставались в Эллесмере, — Эрагон вновь вышел на спарринг с Ваниром, но больше уже никогда не терял самообладания, сколько бы эльф ни старался вывести его из себя.

Ему, впрочем, и не хотелось тратить силы на это бессмысленное соперничество. Боли в спине терзали его все чаще, и порой он почти терял самообладание. Эти отупляющие приступы заставили его быть более благоразумным; действия, которые прежде ничего ему не стоили, теперь вполне могли заставить его кататься по земле от нестерпимой боли. Даже упражнения Римгара стали вызывать приступы, поскольку он перешёл теперь к более сложным позам.