Эрагон. Возвращение

В течение трех последующих часов Роран непрерывно укладывал и увязывал имущество своих односельчан на палубе «Рыжей кабанихи» так, чтобы это устраивало Кловиса. Все вещи следовало как-то закрепить, чтобы во время плавания они не сдвинулись, никого не повредили и не свалились за борт. Весь груз следовало также равномерно распределить по палубе, чтобы барка не кренилась на один борт, и это оказалось особенно трудно, потому что бесконечные узлы и корзины были самых различных форм и размеров. Затем на борт погрузили животных – к их огромному неудовольствию – и крепко привязали к железным кольцам, вделанным в борта.

Последними на палубу поднялись люди; их тоже следовало распределить по всей палубе, чтобы в море небольшие суденышки не перевернулись. Кловис, Торсон и Флинт, стоя на носу каждой барки, громко руководили этим процессом.

Вдруг Роран услышал, что на берегу разгорается какой-то спор. Протолкнувшись к источнику шума, он увидел, что Калита стоит на коленях возле своего престарелого отчима Вэйланда и тщетно пытается его успокоить.

– Нет! Не сяду я на это чудовище! И вы меня не заставите! – выкрикивал Вэйланд, брызгая слюной, размахивая морщинистыми кулаками и пытаясь вырваться из объятий Калиты. – Отпусти меня! Отпусти, говорю!

Морщась от сыпавшихся на нее ударов отчима, Калита сказала:

– Он еще вчера совершенно разум потерял, как только мы до берега моря добрались.

«Лучше бы уж этот старик умер по дороге, еще в Спайне, и не причинял бы другим столько неприятностей!» – с неожиданной для него самого жестокостью подумал Роран. Вместе с Калитой он принялся успокаивать Вэйланда, и в итоге им это даже почти удалось. Во всяком случае, на барку они его погрузили. В награду Калита дала отчиму кусок вяленого мяса, и тот с наслаждением занялся пищей, на какое-то время забыв обо всем. Роран отвел его в тихий уголок и усадил, чтобы он никому не мешал.

– Пошевеливайтесь, увальни! – покрикивал Кловис на матросов. – Прилив вот-вот начнется. Живей, живей!

Наконец посадка закончилась; сходни убрали, и матросы собрались перед каждой из барок, готовые столкнуть их на воду, как только прилив станет достаточно высоким.

Роран был среди тех, кто толкал «Рыжую кабаниху». Что-то выкрикивая нараспев, он вместе с другими матросами навалился на борт тяжелой барки. Влажный темный песок проваливался под ногами, поскрипывала обшивка, в воздухе висел густой запах пота. Барка мертво стояла на песке, и Рорану даже показалось, что все их усилия напрасны, но тут вдруг «Кабаниха» вздрогнула, подалась и попятилась назад примерно на фут.

– Еще раз! Взяли! – крикнул Роран.

Преодолевая фут за футом, они вскоре столкнули барку на такую глубину, где им самим было уже по грудь. Одна из мощных волн накрыла Рорана с головой, и он от неожиданности нахлебался соленой морской воды, а потом долго с отвращением отплевывался.

Наконец барка легко и свободно закачалась на волнах. Роран проплыл вдоль ее борта, подтянулся, ухватившись за веревку, и перемахнул на палубу. А матросы уже вытащили длинные шесты, которыми принялись деловито отталкиваться, выводя судно на глубину. То же самое происходило и на борту «Меррибелл» и «Эделайн».

Как только они оказались на приличном расстоянии от берега, Кловис велел убрать шесты и вставить в уключины весла. На веслах они вышли в открытое море, затем поставили парус, который тут же наполнился несильным, но, к счастью, попутным ветром, и «Рыжая кабаниха» неторопливо двинулась во главе маленького плавучего отряда в сторону Тирма.

Истоки мудрости

Дни, проведенные Эрагоном в Эллесмере, сливались в непрерывную череду, ибо время было не властно над этим городом в сосновом лесу, и казалось, лето здесь никогда не кончится, хотя вечера и стали длиннее, наполняя леса густыми тенями. Цветы, свойственные всем временам года, цвели здесь, повинуясь магии эльфов и питаясь теми волшебными чарами, которыми дышало все вокруг.

Эрагон очень полюбил прекрасную тихую Эллесмеру, ее изящные дома, растущие прямо из деревьев, ее тревожащие душу песни, что звучали здесь в сумерки, ее дивные произведения искусства, таившиеся за стенами домов и садов, и даже излишне самовлюбленных эльфов, у которых задумчивость странным образом сочеталась с приступами бурного веселья.