Еретик

Жослен, сеньор Безье, считал, что его дядюшка старый дурень, и хуже того – богатый старый дурень. Конечно, поделись граф де Бера своим богатством с ним, Жосленом, это было бы совсем другое дело, но, увы, во всем, что касалось помощи родственникам, граф славился отвратительным скупердяйством. Иное дело, если речь заходила о пожертвованиях на нужды Церкви или о покупке реликвий вроде той горстки грязной соломы, за которую папский двор в Авиньоне получил целый сундук золота. Жослену, например, хватило одного взгляда на эту истлевшую солому, чтобы понять, что она взята не иначе как из папских конюшен, но старый остолоп вбил себе в упрямую башку, что это и впрямь первая постель Иисуса. А теперь старика понесло в эту жалкую долину охотиться за другими реликвиями. За какими именно, Жослен не знал, ибо ни граф, ни отец Рубер так и не соблаговолили поставить его в известность, но в том, что затея эта пустая и вздорная, у него сомнений не было.

Правда, в качестве компенсации он получил под начало отряд в тридцать ратников, но даже тут не обошлось без ложки дегтя, ибо граф строго-настрого запретил им удаляться от Астарака более чем на милю.

– Ты здесь, чтобы охранять меня, – сказал он Жослену.

Но тот в толк не мог взять, от кого тут требуется охрана. Не от горстки же коредоров, которые ни за что не осмелятся напасть на настоящих солдат? От нечего делать Жослен попытался устроить на деревенском поле турнир, но дядюшкины ратники были в основном людьми немолодыми, в походах давно не участвовали и, привыкнув к спокойной жизни, явно не пылали боевым рвением. Нанимать новых солдат граф и не думал, а держал свое золотишко в пыльных сундуках. О том, чтобы кто-то из его ратников мог помериться силами с самим Жосленом, не могло быть и речи, да и друг с другом они состязались без малейшего воодушевления. Только двое ратников, которых он привел с собой в Бера, еще сохраняли боевой дух; он так часто с ними упражнялся, что наизусть изучил все их приемы, а они изучили его, так что состязаться ему с ними или им между собой не имело смысла. Жослену оставалось лишь выть от тоски, теряя попусту время, да страстно молиться о скорейшей кончине графа. Единственная причина, которая удерживала Жослена в Бера, при дядюшкиной особе, заключалась в том, что он готовился, как только наступит час, немедленно завладеть наследством, хранившимся, как поговаривали, под сводами подвалов, в замке старого жмота. Ему бы только получить наследство, уж он сумеет его потратить! И какой же славный костер сложит он из дядюшкиных пергаментов, старых книг и свитков. Пламя этого костра увидят аж в самой Тулузе! Ну а что касается графини, пятой жены его дяди, которую тот держал в южной башне замка под уважительным, но строгим присмотром, ибо старый пень хотел быть уверен в том, что ребенок, которого она родит, будет зачат от него, то он, Жослен, покажет ей, как делают детей, а потом вышвырнет эту пухленькую сучку пинком под зад из замка обратно в сточную канаву, откуда она и взялась.

Порой он мечтал о том, чтобы прикончить осточертевшего дядюшку, но понимал, что это чревато серьезными неприятностями, и потому просто ждал, надеясь, что старик и сам умрет достаточно скоро. И пока Жослен предавался мечтаниям о наследстве, граф мечтал о Граале. Он решил обшарить то, что осталось от замка, а поскольку шкатулка была найдена в замковой часовне, приказал дюжине монастырских крепостных, чье положение почти не отличалось от положения рабов, выломать древние плиты пола и исследовать подвалы. В подвалах, как он и предполагал, оказались захоронения. Тяжелые тройные гробы вытащили из ниш и вскрыли. Внутри внешнего гроба чаще всего находился свинцовый, который проходилось разрубать топорами.

Свинец складывали на повозку, чтобы отвезти в Бера, но всякий раз, как разламывали внутренний гроб, каковой обычно был сделан из вяза, сердце графа замирало в ожидании куда более ценной добычи. Внутри находились высохшие и пожелтевшие скелеты, они лежали, молитвенно сложив истлевшие до костей руки. Нашлись и кое-какие ценности: некоторые женщины были похоронены со множеством украшений. Граф срывал истлевшие саваны, не забывая обобрать с них кольца, бусы и ожерелья, но вот Грааля ни в одном из гробов не было. Были только черепа и обрывки кожи, темные, как древние пергаменты. У одной покойницы сохранились длинные золотистые волосы, и граф ими залюбовался.

– Наверное, была хорошенькая, – заметил он, обращаясь к брату Руберу.

Граф гундосил, хрипел и чихал каждые несколько минут.

– Она ожидает Судного дня, – сердито отозвался клирик, неодобрительно смотревший на разграбление могил.

– Должно быть, она была молода, – сказал граф, глядя на волосы мертвой женщины, но как только останки попытались вынуть из гроба, тонкие пряди рассыпались в прах.