Эрик Сати

Похоже, что на это сочинение Сати вдохновил Анри Матисс, мечтавший «об искусстве без сбивающей с толку сути, что можно сравнить с хорошим креслом»[177]. Считается, что «Меблировочная музыка» – предшественница современной фоновой музыки, а некоторые полагают, что и такого явления, как

Muzak (функциональная музыка) – музыка, которая не предназначена для того, чтобы ее слушали, музыка, не являющаяся носителем смысла и выразительности. «Меблировочная музыка», еще в большей степени, нежели исследование возможных смыслов музыки, была экспериментом, изучающим пространственный потенциал музыки. Дариус Мийо, исполнявший «Меблировочную музыку» на премьере вместе с Сати в четыре руки, позже вспоминал: «Чтобы музыка звучала со всех сторон одновременно, мы разместили кларнеты в трех разных углах театра, пианист сидел в четвертом углу, а тромбоны – в ложе бенуара»[178]

. Рассадив таким образом музыкантов в галерее Барбазанж Поля Пуаре, где в тот момент проходила выставка детского рисунка, «Меблировочную музыку» исполнили в антракте между двумя действиями пьесы Макса Жакоба «Сводник всегда, преступник никогда». Мийо рассказывал, что Сати призывал публику «прогуливаться, есть и пить», и даже кричал: «Разговаривайте, ради Бога! Двигайтесь! не слушайте!», но все было зря: «публика молчала и слушала музыку. Все пошло не так»[179]. Исполнение, однако, удостоилось упоминания в 

Vogue – в самом первом номере французского издания журнала – где о «Меблировочной музыке» написали в разделе декора для дома:

Меблировочная музыка? Это музыка, которую исполняют между действиями драматического или музыкального спектакля, и которая, подобно декорациям, занавесу или мебели в зале, создает атмосферу. Музыкальные мотивы повторяются без остановки, и, как говорит Эрик Сати, бессмысленно к ним прислушиваться: нужно жить в их окружении, не обращая на них внимания. Вы сами можете выбрать способ, как слушать «меблировочную музыку», и высказать свое мнение по этому поводу. Но это не имеет ничего общего с мебелью, модной в этом сезоне. Это музыка – самое популярное развлечение в наши дни[180]

.

Еще два события 1920 года закрепили за Сати его положение в модных парижских кругах. Первое – это теперь уже легендарный «Спектакль-Концерт», профинансированный Бомоном и презентованный в феврале в театре Елисейских Полей, где состоялись премьеры «Быка на крыше» Дариуса Мийо и «Трех слоеных пьесок» Сати, а также «фокстрота» Жоржа Орика «Прощай, Нью-Йорк!» и музыки Пуленка к трем поэмам Жана Кокто под общим названием «Кокарды». Затем, в июле, Сати заработал еще больше очков, сочинив для танцовщицы Элизы Жуандо (урожденной Тулемон), более известной как Кариатис, «серьезную фантазию» «Прекрасная истеричка». Кариатис, большая поклонница Жака Далькроза и его эвритмической школы, кроме всего прочего, была одной из ближайших подруг Шанель и любовницей продюсера и актера Шарля Дюллена. Для ее первого послевоенного выступления Сати сочинил балет, который назвал «очень парижским путешествием через три десятка лет танцев и развлечений». Партитура написана для небольшого мюзик-холльного оркестра, она включает три пьесы танцевального характера: «Франко-лунный марш» с подзаголовком «1900: Марш для важной кокотки»; «Вальс таинственного поцелуя в глаз» или «1910: Элегантность цирка»; «Великосветский канкан», или «1920: Современный канкан». Пьесы объединены связкой – музыкальным фрагментом «Большая Ритурнель», переделанным из написанной в 1905 году кафешантанной песенки «Калифорнийская легенда». Сочинение было настолько успешным, что в 1921 году балет был повторен в самой роскошной обстановке: в частном загородном клубе Поля Пуаре «Оазис», причем Сати сам дирижировал оркестром.

Концерт у Пуаре, бесспорно, способствовал дальнейшему укреплению имиджа Сати, но апогея парижского шика бывший представитель монмартрской богемы достиг в 1923 году, когда его сочинения были исполнены на самом модном и светском мероприятии сезона – ежегодном костюмированном балу у Этьена де Бомона и его жены Эдит. В своем романе «Бал графа д’Оржеля» Раймон Радиге обессмертил эти балы, проходившие в особняке XVIII века, принадлежавшем Бомону, на улице Дюрок. Подобные развлечения получили широкое распространение в высшем свете Парижа после войны[181].