Эркюль Пуаро

– Возможно. Но почему вы так жаждали обладать этой вещью? Не ради ее красоты. И не ради ее ценности. У вас есть сотни, а возможно, и тысячи красивых и редких вещей. Вы хотели потешить свою гордость. Вы твердо решили не допустить поражения. Eh bien, вы не потерпели поражения. Вы победили! Кубок принадлежит вам. Но теперь почему бы не сделать широкий, превосходный жест? Отошлите его обратно, туда, где он мирно обитал почти десять лет. Пусть там он очистится от зла. Когда-то этот кубок принадлежал Церкви. Пускай он снова стоит на алтаре, очищенный и получивший отпущение грехов, подобно тому, как, надеемся мы, будут прощены и получат отпущение грехов души людей. – Он подался вперед. – Позвольте мне описать вам то место, где я его нашел, – Сад Покоя, выходящий на Западное море, на забытый Рай молодости и Вечной красоты...

Он продолжал, описывая очарование далекого Инишгоулена.

Эмери Пауэр сидел, откинувшись на спинку и прикрыв ладонью глаза. Наконец он сказал:

– Я родился на западном побережье Ирландии. Мальчиком я уехал оттуда в Америку.

– Я слышал об этом, – мягко сказал Пуаро.

Финансист выпрямился. Глаза его снова стали проницательными. Со слабой улыбкой на губах он произнес:

– Вы странный человек, мосье Пуаро. Но пусть будет по-вашему. Отвезите кубок в монастырь в качестве дара от моего имени. Довольно дорогого дара. Тридцать тысяч фунтов – а что я получу взамен?

– Монахини будут служить обедни и молиться о вашей душе.

Улыбка богача стала шире – хищная, голодная улыбка.

– Значит, все-таки это может стать вложением денег! Возможно, самым лучшим вложением из всех, какие я сделал...

IX

В маленькой гостиной монастыря Эркюль Пуаро рассказал эту историю и отдал потир матери-настоятельнице.

– Передайте ему, – тихо сказала она, – что мы благодарим его – и будем молиться за него.

– Ему нужны ваши молитвы, – мягко ответил Эркюль Пуаро.

– Значит, он несчастный человек?

– Настолько несчастный, что забыл, что такое счастье. Настолько несчастный, что не знает, что несчастен.

– А, богач... – тихо произнесла монахиня.

Эркюль Пуаро ничего не сказал – он понимал, что сказать нечего...

Подвиг двенадцатый

УКРОЩЕНИЕ ЦЕРБЕРА

Раскачиваясь в вагоне подземки и наталкиваясь то на одного, то на другого человека, Эркюль Пуаро думал про себя, что в мире слишком много людей. Несомненно, в мире лондонского метро было слишком много людей в данный момент (6:30 вечера). Жара, шум, толпа, тесное соседство – неприятное соприкосновение рук, локтей, туловищ и плеч... Сыщик был стиснут и зажат со всех сторон чужими людьми – к тому же, с отвращением думал он, в целом неинтересными и некрасивыми людьми! Человечество, рассматриваемое en masse[47], выглядит непривлекательно. Как редко увидишь здесь лицо, в котором светится ум, или femme bien mise![48] Что за страсть охватила последних к вязанию в самой неподходящей обстановке? Женщина с вязанием выглядит не лучшим образом: она поглощена своим делом, глаза остекленели, пальцы быстро перебирают спицы... Необходимо проворство дикой кошки и сила воли Наполеона, чтобы ухитряться вязать в переполненном метро, но женщинам это удается! Если им повезло захватить сиденье, тут же вытаскивается жалкая розовая полоска и начинают звякать спицы!

Ни спокойствия, подумал Пуаро, ни женского изящества. Его немолодая душа восставала против стресса и спешки современного мира. Все эти молодые женщины вокруг него – такие одинаковые, настолько лишенные очарования, соблазнительной женственности... Ему хотелось более яркой привлекательности. Ах, увидеть бы femme du monde[49], chic

[50], милую, spirituelle[51], – женщину с пышными формами, одетую нелепо и экстравагантно! Когда-то такие женщины существовали. Но теперь... теперь...

Поезд остановился у станции; люди хлынули из вагона, оттирая Пуаро назад, на острия вязальных спиц; затем хлынули внутрь, прижимая его к другим пассажирам и делая еще больше похожим на сардинку в банке. Поезд снова рывком тронулся с места, Пуаро бросило на полную женщину, нагруженную комковатыми свертками, он произнес «pardon», и его снова отбросило – на высокого угловатого мужчину, дипломат которого уперся ему в поясницу. Пуаро еще раз сказал «pardon». Он чувствовал, что его усы потеряли изгиб и обвисли. Quel enfer![52] К счастью, ему надо было выходить на следующей станции.

На этой же станции выходило еще примерно сто пятьдесят пассажиров, так как это оказалась «Пикадилли-сёркус». Подобно волне прибоя, они хлынули на платформу. Вскоре Пуаро снова оказался стиснутым в толпе на эскалаторе, и тот понес его наверх, к поверхности земли.

Вверх, подумал Пуаро, из преисподней... Какую острую боль причиняет чемодан, упирающийся сзади под коленки на идущем вверх эскалаторе!