Ермак

— Твоя правда, — согласился Брязга.

Не спросив у атамана слова, лихая ватажка выбралась в степь. Бзыга стоял на крылечке, тяжело дышал, глаза потемнели от гнева. Чуял он, что неладно в станице, что растет против него непримиримая сила. Догадывался он, что Ермак знает об его измене и не простит ему. Быть жестокой схватке!

Казаки неутомимо держали путь к Перекопу. Отдыхали днем в глухих балках, грелись у костров. Ермаку мила была тревожная, гулевая жизнь.

— Эх, поле-полюшко! Разгульное и широкое. Нет ничего слаще воли! — радовался он.

…Темная ночь давно уже спустилась нал Перекоп-городком. В маленькой крепости с глинобитными стенами горели одинокие огоньки. В селении перебрехивались псы. Мурза Алей, жирный, дородный татарин в шелковой красной рубахе с расстегнутым воротом, в широких шароварах, опущенных в мягкие сафьяновые сапоги, бродил неслышно в низеньком покое. Он был сильно не в духе: донская полонянка — подарок хана Девлет-Гирея — не допускала к себе.

Мать Алея, Денсима, обрядила девушку в оранжевые шелковые шальвары, на руки надела золотые запястья, на шею — янтарное ожерелье. Такие ожерелья носили только московские боярышни. Казалось, крупные бусы впитали в себя солнечное сияние знойного лета. Они очень шли к лицу девушки. Клава целый день вертелась перед венецианским зеркалом, любуясь своими нарядами. Добродушная татарка похлопывала ее по спине и плечам и ободряла:

— Ой, хороша! Ой, чаровница!

Клаве начали нравиться наряды, но тяготила неволя. От тоски она долгими часами распевала грустные песни.

— Зачем терзаешь свое сердце? — говорила старуха. — Мой сын имеет только пять жен. Ты будешь у него шестая и первая среди жен! Он красавец и добрый джигит! — она не жалела слов, чтобы расхвалить своего сына, наделяя его всеми добродетелями мира.

Однако полонянка была равнодушной к похвалам старой татарки. Она недовольно поморщилась, вспоминая Алея, — мясистого, потного, с большой бритой головой и широким приплюснутым носом.

— Я не буду ни первой, ни шестой женой твоего сына! Я зарежу его, если он подойдет ко мне! — ответила она матери Алея.

Пиала с горячим чаем выпала из дрожащих рук Денсимы и пролилась на угли мангала.

Мать обиделась за сына:

— Он силен и ловок! Любого скакуна объезжал в степи. Во всем Крыму нет лучшего всадника! — воскликнула она.

— Я не скакун, а девушка! — дерзко отозвалась Клава.

В эту ночь через лиманы Сивашей пробиралась казачья ватажка. Мелкие воды серебрились, бежали рябью под ногами коней. Копыта уходили в мягкий ил. Казаки бесшумно миновали заливы, местами поросшие густым камышом, и выехали в степь. Ермак махнул рукой, и станица понеслась к Перекопу. Вскоре мелькнули редкие огоньки и донесся отдаленный лай псов.

— Ну, братаны, помогите! Наступил мой час! — сжимая плеть, тихо вымолвил Кольцо. — Пусти, батька, меня вперед, я тут каждую тропу знаю!

— Нет, не тебе тут быть первым! — твердо сказал Ермак. — Горяч крепко. Казак Гроза поведет нас до городка: он тут свой, и прозвали Иванку Грозой за Перекоп. Одного имени татары испугаются!

Сухой, с ястребиным носом Гроза выскочил вперед и выхватил саблю.

— Только без крику, ребятушки! — оборотись, предупредил он.

На всем пути казаки не встретили ни пастушечьих отар со страшными зверовыми псами, ни дозоров. Повернув вправо коней, доскакали до городка и ворвались в узкую улицу.

Мурза Алей уже засыпал, когда услышал возле своего дома шум. Осердясь, что смеют беспокоить его, он взял свечу и шагнул было за порог, чтобы взыскать с виновных, и вдруг лицом к лицу встретился с рослым казаком. Не успел мурза удивиться и закричать, как сверкнула сабля и бритая голова его скатилась на порог. Иван Кольцо шире распахнул дверь и бросился вперед.

— Иванушко! — закричала Клава и, вскочив с подушек, бросилась на шею брату.

Денсима приоткрыла глаза, и в жилах ее от ужаса застыла и без того холодная кровь «Ой, старая Денсима еще хочет жить! Она знает, что значит казак в ауле!» — татарка склонила ниже голову и захрапела, хотя чуткий слух ее ловил каждый шорох.

— Братику, братику! — вопила Клава и тащила казака из опочивальни. — Скорей, братику!

На дворе разливался озлобленный лай псов, послышались крики татар.

— Гей-гуляй, казаки! — ошалело кричал Брязга.

— Никак и ты тут, шалый? — крикнула ему Клава.

— До тебя скакал, дивчина. Спасу нет, как торопился!

— Будет тебе брехать! Слышишь драку? — Клава блеснула глазами и бросилась в боковушку.

— Да ты куда, девка? — заорал Брязга.

Клава выбежала с саблей и закричала:

— Коня мне, коня, братики!

Во дворе рубились донцы и татары. Клава заметила кряжистого бородатого казака. С головы его свалилась баранья шапка, черные волосы рассыпались. Он наотмашь бил набегавших ордынцев.

Клава тенью промелькнула к загородке, быстро выбрала высокого коня, взнуздала и птицей взлетела ему на спину. Жеребец перескочил изгородь и стрелой помчался в проулок. Казачка осадила его и взмахнула саблей над первой попавшейся ей бритой головой.

Ермак крикнул станичникам:

— Не задерживайся, браты! На конь!..