Ермак

— Мал-мало жил. Стадо олешек гонял на горы Хая[35] и на берег ходил. Гулял стадо по тундре. Ой, холосо, сибко холосо!

— Зверя много? Соболь, песец, лиса есть? — упрямо допытывался Ермак.

— Соболь есть, лиса есть, олешек много, ой много! — ответил Хантазей. — Лето — жарко, гнус гонит, стадо веду в горы Пойха!

— Значит, сказания верны, — повеселели, загудели казаки. — А белки с неба падают?

— С неба снег идет Белка нет! — с насмешливостью ответил Хантазей, подозревая, что его вышучивают.

— Белке в тундре, как в степу, делать нечего, — вставил казак Колесо. — Где ей орешков пощелкать?

Савва с довольным видом оглаживал бороду, щурил глаза. Иван Кольцо похвалил его:

— Все-то ты знаешь, расстрига. Хоть с неба и не валится рухлядь, но соболей там, видать, бесчисленно. И выходит, браты, стоим мы у врат Лукоморья. Эх, Сибирь-матушка, Кучуму ли тобой владеть? Тут нужен хозяин умный, зоркий, смелый. Браты, нам ли унывать? На верной дорожке стоим.

Все осознавалось смутно, в тумане еще лежала неведомая страна, но сердце к ней тянулось неодолимо. Чего только о ней не сказывалось! Выходит, нет дыму без огня.

— Батька, — поднялся со скамьи Колесо, — прошли, переведали мы много, не отрекемся от своего. Пойдем в заветную землю, может, там жаркое счастье для русского человека схоронено! — Голос казака звучал душевно, и чуялось, что идет его слово от сердца. Манит его думка о Лукоморье, не дает покоя.

В избе стало душно, по бородатым лицам катился обильный пот. Хотелось долго слушать о Лукоморье, но давно угасло сказочное сияние и установилась глубокая тьма. С легким шорохом за стенами падал густой снег. Казаки разошлись по землянкам, и каждый >нес свою заветную думку.

5

Ермак сидел у оконца, затянутого рыбьим пузырем, и услышал шепоток. Сразу он узнал голосок Мулдышки. Слова текли слюнявые, клейкие:

— Незачем брести нам в Лукоморье, коли оно тут рядом. Бегал в пауль, у вогуличей рухляди — завались: соболь к соболю. А бабы, ух, и грязнущие! А ядреные, не ущипнешь!

Двое других покашливали, молчали. Под ногами заскрипел снег, и все сразу затихло.

«О чем думает Песья Морда! — покачал головой Ермак. — Но кто же с ним уговаривался?»

Ермак пытался догадаться, но гак и не нашел, на ком остановиться.

С утра серое небо стало ниже, задул пронзительный сиверко, началась пурга. Три дня выла, бесновалась метель, глухо шумела тайга. С треском валились старые лесины. К заплоту казачьего зимовника пришел поднятый незадачливым охотником медведь, закинул лапы и заревел. Дозорный казак Охменя долбанул зверя обухом по башке и сразу уложил его.

Три дня не было Хантазея, — ушел в тайгу и не вернулся. Горевал Ермак: не погиб ли добрый охотник?

На четвертый день улеглась пурга, засинели снега, и неподвижно стояли вековые кедры Кокуй-городка. Ермак вышел на вал и от яркого снежного сияния жмурил глаза. И все же заметил он — по реке спешит охотник к зимовью.

— Хантазей! — обрадовался атаман.

Вогул шел тяжелым шагом. Не дойдя до тына, он упал.

— Эй, друг, что с тобой? — Ермак сбежал с тына, заглянул в лицо вогулича и весь вскипел: —Да кто тебя так окровянил?

— Сибко казаки вогулич пограбили… Ох, какое горе!

Алга, Алга моя! — горестно покачал головой Хантазей.

— Кто душегубы, сказывай, я им глотки перерву! Иуды! — атаман скрипнул зубами.

Хантазей сомкнул глаза, ослабел. Дозорный ударил в колокол, со всего зимовья сбежались казаки. Вогула внесли в избу, омыли Он открыл глаза.

— Сказывай, кто? — настойчиво потребовал Ермак. — Судить будем за измену лыцарству.

— Сбегли, — прошептал Хантазей. — Они и тебя хотели убить, батырь. Пурга мешала… Дорога сбилась…

— По сотням скликать, кто сбег! — приказал Ермак.

— Ужо прознали, — отозвался Иванко Кольцо, — Песья Морда всему коновод, Яшка Тухлый — в Жигулях пристал, и трех донских дуроломов сманили.

— Догнать!

К вечеру беглецов настигли под утесом Серебрянки. Мулдышка пустил стрелу в своих, промахнулся. Выхватил саблю и заорал:

— Браты, выручай… Пируют атаманы нашей кровью. Не желаем в Лукоморье. Бей их!..

Беглецы обнажили сабли.

— Все равно умирать, — мрачно сказал маленький корявый Прокоп. В былые годы служил он во Владимире приставом, проворовался и сбежал на Волгу. Был неимоверно кровожаден. Со старшими и сильными был подобострастен. Но сейчас, зная, что дело плохо, заорал Ильину:

— Эй, чего тебе налобно? Казнить нас удумали? А за что казнить? За чумазых вогулишек. за кусок медвежьего сала? Дешево нас ценишь! Тронь только! Лучше уходи с нами! Ну, что ты выгадаешь у Ермачишки? Эх, трень-брень, уходи отсель! Атаманы добра нахапали, а ты что?

— Он, орясина, осина-дерево, перед атаманом дрожит, — насмешливо подхватил Мулдышка. — Ему царство лукоморское Ермачишка обещал, а в жены сулил царевну. Эй, кручина, уходи отсель, а то беги с нами!

Ильин скрипнул зубами.

— Не по пути мне с тобой, Песья Морда! — ответил он. — Клади саблю да винись!

— Дурак! — выкрикнул Прокоп. — Дуролом! Кровь изо рта идет, десны гниют, а Сибирь ищет!