— Я задумал целый цикл стихов «Персидские мотивы», и кое-что уже есть, совсем новые!
— Просим! Просим! — зааплодировали вокруг, а пьяный партиец упрямо твердил: «Хочу «Москву кабацкую»…»
Киров, грозно посмотрев на него, шепнул что-то Чагину. Тот дал знак охранникам, стоящим неподалеку, и любителя «Москвы кабацкой» как не бывало. Когда все отсмеялись вслед незадачливому поклоннику упадничества, Есенин светло и чисто начал:
— Смотри, Петр, как написал, будто побывал в Персии! — вполголоса сказал Киров Чагину.
— В Персию мы его не пустим, Сергей Миронович, учитывая его характер: боимся за его жизнь. Восток — это не Европа!.. — так же тихо ответил Чагин.
— Да! Восток — дело деликатное! Я слыхал про инцидент Есенина с Блюмкиным…
— Блюмкин в Иране; надеюсь, надолго. — Чагин не стал ему объяснять всех подробностей. — А вернется — мы проследим за этим троцкистом.
— Ничего, скоро все изменится… Скоро съезд партии… Петр, ты создай ему здесь Персию, здесь, в Баку! Посели его, к примеру, в ханском дворце, — предложил Киров, с улыбкой глядя на читающего Есенина. — Под чадрой не поймешь: персиянка она или армянка, чего не хватит — довообразит, он же поэт…
А поэт, не дождавшись, когда стихнут аплодисменты, уже начал новое стихотворение:
— Где он эту Шаганэ подцепил, а, Петр? Уже которое стихотворение, и все Шаганэ у него, — шепотом спросил Киров.
Чагин ухмыльнулся:
— Это не у нас. Мне доложили, когда он был в Грузии, поэты, богема ихняя, устроили ему поездку в Батум. Там, на берегу моря, в доме княгини Тамары Накашидзе, — бордель, конечно негласный; так они всю ночь там вдохновлялись…
Шаганэ ты моя, Шаганэ, — прочел Есенин последнюю строфу, обращаясь к одной из женщин, сидящих за столом неподалеку от Кирова.
Стихи были прекрасны, и женщина тоже. Все в восторге зааплодировали, и она от смущения за крыла лицо легким шарфом. Со всех сторон захмелевшие гости стали требовать:
— Сергей Александрович, признавайтесь, кто такая эта Шаганэ?
— Она бакинка?
— Где вы с ней встретились? Она красивая, как наша Нино?..
— Отвечайте! Народ требует!
Есенин поднял руки, сдаваясь:
— Это только образ, поверьте, поэтический образ. А она действительно красивая! — И он, улыбаясь, поглядел на женщину за столом. — Я познакомился с ней в Обществе педагогов… Зовут ее Шаганэ Тальян… она учительница в армянской двухклассной школе.
— Эта школа, случайно, не на берегу моря? Такой трехэтажный дом? — хитро прищурился Киров.
— Да! — ответил Есенин, ожидая подвоха. — Трехэтажный, точно! — И, лукаво улыбнувшись, спросил: — Вы тоже там бывали, Сергей Миронович?
Киров понял его намек и захохотал:
— Нет, Сергей Александрович, не довелось… но наслышан! И много там «учительниц» в этом… Обществе?
Все зашлись в смехе, поняв наконец, о каком «обществе педагогов» идет речь.
— Будьте осторожны, Сергей Александрович, — полушутливо погрозил пальцем Чагин. — Они… эти «педагоги» княгини Тамары, могут быть причастны к контрабандной торговле с Турцией… Вспомните лермонтовскую Тамань!
Какой-то серьезный начальник со взглядом чекиста, муж красавицы Нино, добавил:
— В нижнем этаже этого дома представительство англо-американской фирмы «Стандард Ойл», — думаю, не зря…
— Хватит вам! Запугаете совсем поэта — он на женщин наших глядеть перестанет! — смеясь, остановил их Киров. — И засохнут на корню «Персидские мотивы».
— Не засохнут!!! — пообещал ему Есенин. — Я постараюсь!
Несмотря на постоянную чагинскую опеку в Баку и вардинскую в Тифлисе, Есенин чувствовал себя свободным. Не то что в Москве. Не было здесь за ним постоянной чекистской слежки. «Баллада о двадцати шести», ставшая необычайно популярной, особенно в Азербайджане, открыла ему двери всех редакций. В газете «Трудовой Баку» были напечатаны первые стихотворения «Персидских мотивов»: «Я спросил сегодня у менялы…» и «Улеглась моя былая рана…». С издательством «Советский Кавказ» он заключил договор на выпуск книги «Страна Советская».