Есенин: Обещая встречу впереди

Стихи его впоследствии создали представление о нём как о человеке, раскрытом настежь, делящемся самым сокровенным. Между тем Есенин в жизни вёл себя едва ли не противоположным образом. Ни в стихах, ни в прозе, ни в автобиографиях он не упоминал о разладах родителей; друзьям, даже самым близким, об этом не рассказывал — разве что подругам иногда, но только с теми, зачастую мифологизированными деталями, которые считал нужным сообщить.

Дурная привычка чуть что кричать: «Серёжка, он же наш, он же свойский!..» — к действительности отношения не имеет.

Жесточайшие свои представления о том, что можно рассказывать, а что нет, он неукоснительно соблюдал.

Русский мужик, в отличие от горожанина, умеет таить многое, не раскрываясь до самой смерти.

Есенин — поэт очень точно выстроенной дистанции. А к нему все обниматься лезут.

* * *

Есть классическое стихотворение Есенина: «Хороша была Танюша, краше не было в селе». Датируется оно 1910 годом, но, как и для большинства ранних стихов Есенина, эта датировка ошибочна. В 1925 году он нарочно «омолодил» многие свои стихотворения года на три-четыре, а то и на пять.

Какие-то вещи взрослому мастеру Есенину могли показаться неидеальными. Но если считать, что их сочинял пятнадцатилетний парень, они воспринимаются уже совсем иначе.

Стихи про Танюшу между тем замечательны — вне зависимости от того, в каком возрасте Есенин их написал. Впервые они были опубликованы в 1915 году, примерно тогда же он их и сочинил — в 19 лет.

В стихотворении чувствуется не стилизованное, а природное крестьянское начало. Никто из модернистов той поры и близко не достигал подобной ясности и чистоты.

Есть у этого стихотворения особая, психологического толка подоплёка.

Итак, Таня, согласно сюжету стихотворения, первая красавица на селе. У неё есть ухажёр, кучерявый, синеглазый — почти как Александр Никитич. Однако тоскует Таня не по нему — она влюблена в другого.

Между тем кучерявый и синеглазый, согласно сюжету, тоже от Танюши загулял.

Он сообщает Тане про свою любовь на стороне. Она ему в ответ:

…«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,

Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу»…

Вроде бы и он виноват, и она виновата — разошлись бы себе, и до свидания.

Но деревенские повадки иные:

…Не кукушки загрустили — плачет Танина родня,

На виске у Тани рана от лихого кистеня…

Убил кучерявый свою Таню, которую и так собирался бросить.

Слышится в этих стихах тень детской травмы.

Хотел бы взрослеющий поэт оградить мать от невольных сравнений — написал бы, к примеру, «хороша была Катюша»: разницы никакой.

Нет — Танюша.

Стихотворение словно выказывает однажды возникшее жуткое чувство: хоть бы вы с отцом поубивали друг друга, чем так жить.

…А он её «даже не побил». Будто и не мужик вовсе.

Она же — живёт по чужим домам и кормит грудью прижитое дитя…

В собрании сочинений, которое Есенин готовил к изданию перед самой смертью, стихи эти уже на третьей страничке идут. Они как бы открывают его судьбу — и поэтическую, и человеческую, — подавая тайный знак об изначальной его надломленности.

Устроилась в рязанский детдом на должность кормилицы: кормила и своего маленького Сашу, и ещё одного ребёнка — сироту.

Сергей остался у Титовых — там и рос, тоже в сиротском самоощущении.

Бабушка молится и ходит по монастырям, дед молится и читает внуку Библию: но отчего, если Бог милостив, он, Серёжа Есенин, один?

Из автобиографии, написанной Есениным 14 мая 1922 года: «По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шёл на кладбище играть с ребятами в свинчатку».

В автобиографии 1923 года рассказывает ту же историю, находя её, видимо, показательной и важной, и даже даёт новый финал: «Один раз дед догадался. Был скандал. Я убежал в другое село к тётке и не показывался до той поры, пока не простили».

Про побег в другое село, скорее всего, придумал, в духе Оливера Твиста: ни о какой такой тётке мы не знаем, и больше о ней нигде не упоминается, тем более что у матери были только братья, а у отца все младшие сёстры умерли; была одна старшая, Параскева, но Сергей её, вероятно, никогда и не видел — она вышла замуж и оставила родительский дом ещё до его рождения.

В любом случае, если в своих, всегда коротких, на полторы странички, автобиографиях Есенин считает нужным упоминать про своё детское хулиганство, значит, за этим что-то кроется.

В мемуарных источниках можно найти и другие схожие примеры малолетнего бунтарства.

Знакомая детских лет Есенина Елена Воробьёва вспоминает о событиях примерно 1904 года: «…Собрались в Радовицкий монастырь. Предводительствовала монашка Ольга Никитина… прошли луга, лес прошли и Сельцы уже прошли, и он тут вернулся. Говорит, не пойду Богу молиться…»