Есенин. Русский поэт и хулиган

«Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! […] Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. […] и все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения. […] Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри. […]

Несмотря на усталость, на выпитое, не могла спать. Как зуб болит мысль […], что Е [сенин] любит эту старуху и что здесь не на что надеяться. И то, что едет с ней. И сознание […], что она интересна, может волновать, и что любит его не меньше, чем я. Казалось, что солнце — и то не светит больше, все кончено. […] Что же делать, если «мир — лишь луч от лика друга, все иное — тень его».[111]

И не прав Лермонтов[112]

— ведь я знала, что это на время, и все же хорошо. Когда пройдет и уйдет Д[ункан], тогда, может быть, вернется. А я, если даже и уйду физически, душой всегда буду с ним».

Переживания были столь сильны, что Галина заболела неврастенией. Пришлось лечиться в санатории. Но — натура сильная и гордая — она не хочет сдаваться и погибнуть не за понюшку табаку. Чтобы выжить, она попытается вышибить клин клином… Это было тем более просто, что «клин» оказался буквально под рукой. В Галину давно и страстно влюблен сотрудник «Бедноты» Сергей Покровский. Из его писем видно, как обожал он «бесконечно дорогую, любимую, ненаглядную девочку».

Он спас Галину… Но вернулся Есенин…

Прощальное письмо Галины Бениславской Сергею Покровскому:

«Мой Сережа! Мой родной, мой бесконечно дорогой Сережа. Как грустно, как больно, но это так. Твоей я уже больше никогда не буду […]. Видишь ли, ты не сможешь спокойным быть, когда часть души, хотя бы на время, я буду отдавать и как отдавать, так вот стихийно, как это случилось сейчас. И повториться это всегда может, даже если на время и пройдет совсем, даже если сумеешь заставить забыть все, кроме тебя.

Все равно. Забуду, буду только твоей, и вдруг Есенин подойдет, и что бы то ни было, чем бы это ни грозило, все равно я как загипнотизированная пойду за ним. А ты хоть и апаш, но с этим не помиришься. Значит, я должна, именно должна уйти. Давно, давно я писала о Есенине: «… и все же куда бы я ни пошла, от него мне не уйти… жить всегда готовой по первому его желанию, по первому зову перечеркнуть все прожитое и чаемое впереди, перечеркнуть одним размахом, без колебания, без сожаления». И я тогда была права. Сейчас я это ясно поняла. Когда я говорила, что все прошло, я обманывала только себя. Я искренне верила этому, я даже не подозревала, что это обман. И этот обман может повториться.

Понимаешь, Е[сенин] может меня бросить через день-два (я вообще этого никогда не боялась не только в отношении Е[сенина], в этом смысле во мне нет такой вот женской предусмотрительности и осторожности «Ну что ж, свое я взяла, а вечного нет ничего…») и бросит, конечно. Но все-таки я могу все разрушить, даже ради этих двух дней. […] Не ругай, не сердись. Я не знала, верней, забыла, что я не такая, когда была с тобой. Я искренне думала, что я твоя, вернее, мне этого очень хотелось, и я поверила себе».