Еще один день

В коридоре задел плечом полку с телефоном. Гудящая трубка, будто висельник, осталась раскачиваться на проводе. Шея Владимира затекла, руки слабели. Нестерпимо тошнило.

Добравшись до кухни, Вова вцепился в дверной косяк. С трудом подтянулся, шагнул в кухню и рванул ручку холодильника. Напившись огуречного рассола, поставил банку на стол.

— Что, хреново? — раздался низкий, хрипловатый голос.

Вова увидел обнаженного мужика с синей наколкой "роза ветров" на впалой груди. Колючий взгляд, лицо серого цвета, желтые разводы под глазами. Незнакомец выглядел измученным и болезненно худым. Он сидел за столом, широко расставив костлявые ноги. Кожаную кепку-"фурик" заломил высоко на затылок.

— Садись — садись, — гадко осклабился татуированный, разливая водку, — садись, подлечу.

Хозяин послушно присел. Сдерживая рвоту, выпил рюмку. Сложил губы трубочкой, выдохнул. Пузатый холодильник угрюмо ворчал, внутри позвякивали банки с заготовками.

— Ты кто? — наконец спросил Вова, — и… это… как вообще здесь?

— Ну ты, зёма, даешь, — усмехнулся мужик, разливая по второй, — не помнишь уже ничего?

Вова повел головой. Нащупал на подоконнике пачку "Явы", закурил. После двух затяжек закашлялся. Увидел, как у входной двери Чубайс, опасливо озираясь, усердно копается в лотке.

— Да таксист я, — подсказал гость, — это я вас, полудурков синих, вчера у "Гамбринуса" подобрал. Друган твой еще мне еще сауну с телками обещал.

— Понятно, — ответил Володя и уронил пепел в бокал с отколотой ручкой, — ну а голый че?

— Так, — пожал плечами незнакомец, — пусть тело дышит.

Зигмунд, так представился гость, налил снова. Ничему не удивляясь, Вова опрокинул стопку и запил рассолом.

" Ну а что, — размышлял он, — мужик подвез, я, как гостеприимный хозяин, пригласил его домой и дома вмазали. За руль, понятное дело не сядешь, вот он и заночевал. Неясно только, куда пропала Зинка. Хотя, может это и к лучшему…"

— Не гони порожняк, — будто прочитал его мысли Зигмунд, — то что мы встретились, и то что я на твоей кухне — это не случайно. Скажу тебе по секрету, я вообще не верю в случайности. Нет случайностей, есть осознанные закономерности. Вся эта муть, что с нами происходит, имеет свою первопричину. Это аксиома.

Зигмунд потискал фильтр в желтых крючковатых пальцах и закурил.

— Пойми, зём, — сморщившись от дыма, продолжил гость, — в глубинах нашего сознания находятся скрытые источники, побуждающие нас на разные поступки. Нам только кажется, что мы разумны. Но это далеко не так. В нашей жизни существует огромный пласт неизвестного. Усек?

— Ты о чем? — не понял Вова. Его смутила подозрительная образованность урки.

— Сейчас объясню. — Зигмунд бросил окурок в кружку. — Батя мой утонул, когда мне было лет пять. По синьке поспорил с корешем прыгнуть с моста в реку. Батек сиганул и не всплыл. Мать забухала, стала бл. довать. Я ни дня не помню, чтобы в нашей хате не было бы нового мужика. Маманьке вообще было насрать кого в койку тянуть. Весь двор ее имел, и не по разу. Однажды даже привезли инвалида — колясочника. Мать отсосала ему и чуть не захлебнулась спермой. Настолько бухая была. Те, что поскромней были, просили мамку закрыть меня в толчке, а так всем было по херу, горбатили пьяную в дрищ мамашу прямо у меня на глазах.

Зигмунд помолчал. Долил остатки водки и спрятал бутылку под стол.

— Сочувствую, конечно, — покачал головой Вова, — но зачем ты мне все это рассказываешь?

— Да потому, Володь, — едва скрывая раздражение, проговорил гость, — что все мы родом из детства. Именно в первые пять-шесть лет жизни закладываются основы человеческого характера. Врубаешься? Иными словами, создаётся фундамент, на котором строится здание. И, чтоб ты знал, строительные работы ведутся всю жизнь. Что-то меняется, убирается, достраивается. А вот фундамент, зёма, незыблем. Его вообще нельзя трогать, иначе всё здание рухнет. Вот ты думаешь стал бы я вчера ее насиловать, если бы в детстве говнеца не хлебнул?

— Кого насиловать? Мать?! — вскочил Вова, роняя табурет.