Еще одна чашка кофе (СИ)

Ну вот, вошла в свою парадную. Теперь нужно преодолеть подъем на третий этаж, а лестница скользкая, все равно что каток. А вот катались на катке когда-то с Олей, Колей, Сережей, да было ли это на самом деле?

Ксения поскальзывается на одной из ступенек, падает и расплескивает воду. «А теперь как же, что же?!» Она сидит на ледяных ступеньках и плачет. Слезы злой корочкой застывают на глазах. Какая я неуклюжая, раззява, все пролила! Олька, бывало, в детстве ругала ее: «Какая ты неловкая, Ксюта!» И правда, Олечка, я такая неловкая.

Ксения берет пустое ведро и выходит на улицу, в белое пространство, где снова тысячи игл впиваются в нее. Больно.

И снова идет на Фонтанку.

* * *

В квартире тоже холодно — не согреться. Все, что можно — шкафы, книги, довоенные рабочие чертежи, паркет — пошло на растопку. Мама с папой, если бы увидели теперь квартиру, ужаснулись — паркет выдран, окна заколочены фанерой.

Мама бы охнула:

— Что это, Ксюта?!

Хорошо, что родители не видят ни своей квартиры, ни то, каким стал их любимый город.

Посреди опустевшей комнаты (что не пошло в печь, Ксения обменивала на еду и те же дрова) стоит последнее напоминание о мирной жизни — Танино фортепиано; оно теперь отчасти напоминает брошенное, бывшее когда-то любимым, домашнее животное. Несколько раз в день Ксения снимает с него крышку и кладет руки на клавиши. Она не играет — нет ни сил, ни желания, но касаясь клавиш, помнящих тепло Таниных рук, Ксения словно бы говорит с дочерью.

Вчера дворник Аким, заглянув к Ксении, предложил:

— Барышня, давай твою пианину разберем на дрова?

Ксения вскрикнула:

— Да ты что, Аким, как можно, это же Танечкино!

Аким вздохнул:

— Ну как скажете, барышня.

Ксения горько усмехнулась — Аким называл ее по-старому, как когда-то в юности. А какая она теперь барышня — три кофты на ней, платок до бровей, лицо худое, изможденное, совсем старушка. Она давно и в зеркало не смотрится — теперь что уж, только расстраиваться. Хорошо, что Коля не видит, пусть помнит ее другой — платье, туфли…

За окном, заколоченным фанерой, занимается синий, морозный вечер. Если посмотреть в щелочку — видно, что идет снег.

Опять снег, снова, снова.

Ксения вскипятила воды, налила в любимую Колину кружку кипяток — вот тебе и «чай с Фонтанки». Вместе с сумерками подступает слабость, тоска — вечером всегда тяжелее. Теперь часто бывает, что она будто закатывается в какую-то щель отчаяния, и кажется тогда, что все пропало — Коля с Таней погибли, город будет сдан, мир рухнет. Но в самые отчаянные, лихие минуты, вот как сегодня, где-то рядом звучит уже не мамин, а папин голос. «Не унывать, Ксюта, не сметь!»

В детстве отец часто повторял Оле и Ксюте (было ли это сказано по поводу слез из-за разбитой коленки, двойки по арифметике, обиды на соседнего мальчишку или по куда более серьезным поводам), что даже в самые горькие минуты человек не должен предаваться унынию. И сейчас, спустя тридцать с лишним лет, Ксения кивает: да, папа, я помню.

А еще она вспоминает, как однажды летним вечером в Павловске, папа рассказывал им с Олей о русской истории и подвигах Александра Невского. «И сказал Александр Невский, что с нами Бог и правда, что враги повержены были и пали, мы же выстояли и стоим прямо»

— Мы выстояли, выстояли, — каждый день, как молитву, шепчет Ксения.

За окнами совсем стемнело. На белый от снега, холода, беды, Ленинград опустилась ночь.

Ксения легла на кровать, накрылась тремя одеялами и Колиным тяжелым — как горой придавило — полушубком и задремала, провалилась в сон. И снилось ей, как через весь выстуженный город идет к ней ее любимый, близкий человек.

* * *

По занесенным снегом улицам, мимо заледеневших правительственных имперских зданий, мимо вымерзших домов с заколоченными окнами шел человек. Из-за усталости и оттого, что идти приходилось по заснеженным улицам, человек шел куда медленнее, чем ему хотелось. Но вот наконец показалась Фонтанка, вон знакомый мост, родной дом; теперь остановиться, отдышаться, нырнуть в черную пещеру парадной, с остановками подняться на третий этаж и — замереть у двери своей квартиры. Застыть от страха — а что, если… Испугавшись додумать страшную мысль, он даже не постучал, а затарабанил в дверь, совсем как тогда, много лет назад.

Ему долго никто не открывал. Он бился в дверь изо всех сил в надежде на то, что Ксюта откроет, и за открытой дверью протянется полоска света, означающая жизнь. С отчаянием, из последних уже сил снова стучал по двери. Открой, Ксюта, только открой!

Ксения не сразу услышала, что стучат; очнулась от сна, поплелась в коридор, распахнула дверь.

Увидев мужа, Ксения охнула и упала ему в ноги.

Николай поднял ее, повел в комнату; сбивчиво объяснил, что его отпустили в город на одну ночь, что утром он должен вернуться в часть, что у него все хорошо, и будет все хорошо, и что война скоро закончится, ты даже в этом не сомневайся, Ксюта.

Она, не веря в реальность происходящего, смотрела, как он торопливо выкладывает на стол содержимое своего вещмешка.

— Сухой паек, сухари, консервы, кусок сахара, — перечислял Николай.