Еще одна чашка кофе (СИ)

— Ты прости меня, прости. Я очень перед тобой виновата.

Евгений смотрел на нее — прощаясь.

И в этот миг их прощания что-то переменилось. Прожив с Евгением годы, она так и не знала, какого цвета у него глаза, какой формы нос, о чем он думает, словно бы этот мужчина для нее так и не обозначился, так и остался в тумане того утра в Петербурге, когда он появился в тюрьме ЧК, но вот теперь неясные черты Евгения словно проявились для нее, и она увидела усталое, постаревшее лицо много страдавшего человека: морщины у рта, седые виски и глаза — неважно какого цвета — с застывшей мольбой и отчаянием.

— Пожалуйста, Леля, я прошу тебя!

Он уже знал, что — бесполезно, невозможно; что вся она, эта странная женщина, которую он любил и которая, даже несмотря на сотни ночей, когда он обладал ею, никогда ему не принадлежала, что она вся — невозможно. И когда Евгений Клинский, человек прагматичный и рациональный, столкнулся с этим иррациональным, непостижимым фактом, с ситуацией, в которой он ничего не мог поделать, разве что отдать свою жизнь за эту дуру, никогда его не любившую, разбившую ему сердце стерву (может, и отдал бы — да ведь и это не поможет!), он на всю оставшуюся жизнь заболел смертельной тоской, и исцеления не знал, и счастлив более никогда не был.

— У тебя есть какая-то просьба, Леля?

Она покачала головой.

Он сник.

— Подожди, Евгений… Простимся. По-человечески.

Он обнял ее, задержал на минуту и — отпустил.

Прощай, Оля.

* * *

Долгая, томительная ночь, ожидание рассвета.

«Лучше бы закончилось поскорее, — вздохнула Ольга, — к чему тянуть, а впрочем, может и эта ночь зачем-то нужна…»

А умирать все же не хочется. Все-таки, вопреки всему — хочется жить. Видеть солнце в Фонтанке, в Сене, в маленькой безымянной речушке какой-нибудь деревеньки, видеть, как ветер гонит облака, смотреть, как идет снег, жить, чтобы хранить память о Сереже, длить его жизнь. Хочется жить. Но выбирать нельзя. И миг, ради которого, может, и была вся ее жизнь (как подготовка к этому решающему моменту и выбору), не отсрочить.

Но ничего — наши победят в этой войне, весна придет, жизнь продолжится. И спустя сто лет другая девочка также будет любить, мечтать, верить. И снег будет так же идти, и как же это хорошо. Как правильно.

Она не спала всю ночь, только ближе к рассвету ненадолго сомкнула глаза, и в эти минуты между сном и явью ей то ли приснилась, то ли привиделась правда о смерти Сергея и о самой белой, последней минуте его жизни.

…Его зеленоглазая звезда все-таки привела Сергея на любимый Север, где он, после разгрома армии адмирала Колчака, был арестован и приговорен к расстрелу.

Цвет смерти — белый, и в белую от лютого холода зиму, на его любимом Севере, в ночь сильного снегопада, Сергея повели на расстрел.

В последнюю, самую снежную минуту его жизни, пуля летела к нему, разрывая эту плотную от густого снега белую завесу в воздухе, и когда он упал, глаза ему закрыл снег.

…Ольга посмотрела в окно — ночь отлетала, занимался рассвет.

Она встала, пригладила волосы, подошла к маленькому, зарешеченному окну и стала ждать. Если впереди у нее была снежная вечность, то она хотела разделить ее с Сергеем.

А все-таки истинно так «…теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

На рассвете русскую эмигрантку вывели во внутренний тюремный двор. Решающий, короткий как выстрел, момент, миг между жизнью и снежной вечностью пролетел. И где-то на горизонте погасла зеленая звезда.

И умирать никто не хотел. Но никто не стал выбирать.

Смерть и время не выбирают.

* * *

Павловск

В одно безмятежное лето…

День такой теплый, носятся шмели, падают ранетки в саду.

На крыльце две девочки, Оля и Ксюта.

Оля смотрит, как в лесу, начинающемся сразу за их домом, ветер качает верхушки корабельных сосен. Ветер такой сильный, что кажется, будто он раскачивает даже повисшее над лесом солнце.

Оля смеется:

— Солнечный ветер, солнечный ветер!

Ксюта поднимает глаза от книжки, которую читает:

— Разве бывает солнечный ветер? Вечно ты, Олька, придумываешь!

— А вот и бывает, а вот и бывает! — хохочет Оля. — Ой, смотри, Ксюта, какая стрекоза полетела!

Ветер дует в большую трубу, сосны качаются, над лесом стоит огромное солнце, куда-то летит, борясь с ветром, сиреневокрылая стрекоза, и весь мир залит солнечным светом.

Оля ест ранетки, Ксюта листает книжку. Впереди у них целая жизнь, взлеты, бездны, и один решающий миг.

Но они пока об этом не знают и смеются.

* * *

Санкт-Петербург

Кофейня «Экипаж»

Наши дни

— Моя прабабушка Ксения Александровна Свешникова, в девичестве Ларичева, умерла в Ленинграде в январе сорок второго года, — выдохнула Мария. — Мой прадед, Николай Свешников, погиб на Ленинградском фронте в феврале сорок второго.

— Ольгу Александровну Ларичеву расстреляли в Париже в марте сорок второго года, — тихо сказала Теона.

Долгое молчание повисло в воздухе. Спустя длинную, дольше иного разговора паузу Мария сказала:

— Мне бы хотелось думать, что сейчас они встретились и примирились друг с другом.