Эшелон

А при жизни он совершал иногда поступки совершенно неожиданные. Как-то раз я зашел в нашу столовую, когда она была почти полна. Единственное свободное место было как раз за столиком, где сидел Трофим Денисович. Недолго думая, я туда сел и стал оглядываться. По другую сторону прохода был столик, за которым расположилась знакомая мне чета Левичей. Судя по всему, они пришли только что — на столе перед ними не было убрано. Уже ряд лет член-корреспондент Веньямин Григорьевич Левич и его жена Татьяна Самойловна были в «отказе», т. е. они подали заявление на эмиграцию в Израиль (где уже находились оба их сына) и получили отказ.[39]

Так же, как и в случае Лысенко, но по совершенно другим причинам, посетители академической столовой, по возможности, избегали сидеть за одним столиком с супругами Левич. Вот и сейчас я увидел, как какие-то два деятеля с излишней поспешностью рассчитывались с официанткой, оставляя моих знакомых одних. Я пересел за их столик и только тут заметил, что Левичи чем-то взволнованы. Не дожидаясь моих вопросов, Веньямин Григорьевич нервно сказал: «Ах, как жалко, что Вы не пришли сюда минуту назад! Вы бы увидели незабываемое зрелище! Только мы сели за этот столик, как вдруг со своего места поднялся Лысенко, подошел к нам и на глазах у всех протянул мне руку. Я никогда раньше с ним не здоровался, мы абсолютно незнакомы, но представьте мое нелепое положение: пожилой человек, стоя, мне, сидящему, протягивает руку! Я, конечно, будучи воспитанным человеком, поднялся и пожал протянутую руку. И тут он наклонился ко мне и сочувственно-доверительно спросил: «Очень на Вас давят? Но Вы держитесь — все будет хорошо!» — и отошел на свое место. А я до сих пор не могу прийти в себя!»

Сидя напротив еще не пришедших в себя после удивительного происшествия Левичей, я обдумывал поступок Лысенко. Он, конечно, до конца своих дней считал себя, так много сделавшего для Родины, незаслуженно обиженным. Отсюда вполне естественна его оппозиция режиму. И так же естественно, что он усмотрел в евреях-отказниках как бы товарищей по несчастью, так же несправедливо притесняемых, как и он сам. Я подумал еще, что среди немногих достоинств знаменитого агробиолога, пожалуй, стоит отметить полное отсутствие антисоветизма. Все-таки его сознание формировалось в другое время! Среди его оруженосцев было много, даже слишком много евреев с неоконченным марксистским образованием. Назовем хотя бы Презента, юриста по образованию, одно время поставленного Трофимом деканом сразу двух(!) биологических факультетов — МГУ и ЛГУ. Вот тогда на стене нашего доброго старого здания на Моховой я увидел написанную мелом фразу: «Презент, Презент! Когда ты будешь плюсквамперфектумом?» Бардами Лысенко выступали литераторы Халифман и Фиш — последнего я довольно хорошо знал. Он был милейший человек, хотя и веривший в лысенковскую галиматью. Впрочем, такое было время. Неважное время для науки. Дай-то бог, чтобы оно не вернулось!

Искусство и власть

На этот раз с кино в Малеевке дело обстояло даже хуже, чем в прошлом году. К ставшему уже привычным убогому репертуару добавилась еще одна беда: окончательно испортилась проекционная аппаратура. Самое скверное — это, конечно, звук. Нечленораздельные громкие вопли, доносившиеся с экрана, практически невозможно было отождествить с человеческой речью. На робкие жалобы отдельных тружеников пишущей машинки (пером сейчас уже не пишут) нагловатый хам-директор (как говорят, в недалеком прошлом — наш провалившийся загранагент, ныне — переводчик с голландского и член Союза писателей) ответствовал, что де «я в кино не хожу».

И все же один фильм даже в таких собачьих акустических условиях произвел на меня неизгладимое впечатление. Это был «Мефистофель», поставленный совместными усилиями киношников ФРГ и Венгрии, отличная экранизация одноименного романа Клауса Манна. Смысл романа — талантливый, но беспринципный и бесхарактерный художник (в данном случае — актер), поставивший свое искусство на службу тотальной власти (в данном случае — это немецкий фашизм), губит свое дарование. Хорошо известно, что в романе и фильме речь идет о выдающемся ненецком актере Грюндгенсе. Жизнь, однако, богаче всяких теоретических схем. Этот актер приезжал в нашу страну, кажется, в составе Гамбургского драматического театра в 1958 году и имел у советской публики огромный успех. А до прихода к власти Гитлера он был ведущим актером веймарской Германии. Так что Грюндгенс процветал и был кумиром публики в течение нескольких десятилетий при трех режимах! Кстати, в фильме (в отличие от романа) никакой творческой деградации актера и нет.