Эшелон

Со всякого рода теоретическими схемами всегда надо быть осторожным. Следует помнить, что художники неповторимы, также как неповторимо время, в котором они живут. Возвращаясь к проблеме «художник и власть», нужно вспомнить и примеры, противоречащие концепции Клауса Манна. Например, Наполеон и Давид, римские папы века (кстати, редкостные негодяи) и великаны живописи эпохи Возрождения. Все же история учит нас (если она только способна чему-нибудь научить), что куда чаще реализуется ситуация, описанная Клаусом Манном.

Эти мысли приходили мне в голову после просмотра фильма «Мефистофель». И все время передо мной возникал образ великого советского кинорежиссера Сергея Эйзенштейна. А все потому, что за две недели до этого случай столкнул меня с творчеством этого удивительного мастера, притом в самой неожиданной обстановке. Меня уже давно просили прочитать полупопулярную лекцию в Обнинске для высококвалифицированной аудитории научных работников. Я охотно, хотя и редко, читаю подобные лекции. И каждый раз, в зависимости от аудитории, строю их по-новому. Вместе со мной в Обнинск поехала моя жена Шура, смертельно уставшая от московской домашней суеты и желавшая просто встряхнуться.

Машину для этой поездки устроители лекции подали вечером прямо к подъезду нашего дома. Кроме нас в этой машине сидел незнакомый человек, тоже оказавшийся лектором и при том — для той же самой аудитории. Тема его лекции — творчество Эйзенштейна с показом кинофильмов «Иван Грозный» (вторая серия) и статические куски «Бежина луга», склеенные из случайно уцелевших обрезков. В монтаже последних самое активное участие, как я тут же выяснил, принимал наш спутник — искусствовед по фамилии Клейман, большой знаток Эйзенштейна и фанатический поклонник его творчества. Лекция Клеймана должна была состояться в тот же вечер, между тем как моя — на следующий день, что меня вполне устраивало.

Всю довольно длинную дорогу мы мило беседовали, и время текло незаметно. Но нелегкая дернула меня заметить, что де Эйзенштейн, конечно, великий художник, но все его творчество после возвращения из затянувшейся американской командировки — это апологетика средствами искусства Сталина и сталинщины. Я выразился со свойственной мне резкостью, назвав этого классика кино сталинским холуем. Боже мой, что случилось с нашим спутником! «Мне дико слышать Ваши архаические высказывания, — простонал Клейман. — Так думали некоторые не в меру ретивые «критики» этак лет 20 тому назад! Вы несете вздор и вскоре сами убедитесь в этом!» Остаток пути прошел в тягостном молчании, к тому же в кромешной тьме.

Кинолекция началась часа через два после нашего прибытия в Обнинск. Прямо с эстрады Клейман, кстати, великолепный оратор, рассказал (не называя меня) про эпизод в машине и патетически закончил: «Вот вы сейчас увидите и сами убедитесь, сколь неосновательно и даже кощунственно обвинение великого режиссера в холуйстве перед Сталиным». И действительно, 400 человек, собравшиеся в зале, увидели!