Эшелон на Самарканд

На каждую такую въехавшую телегу тотчас впрыгивали местные (про себя Деев еще в прошлый свой приход окрестил их “мучными людьми”), по-обезьяньи ловко перекидывали привезенные мешки на гигантские весы и, черканув что-то в планшетках на поясе, вываливали содержимое к подножию одной из трех гор; кто высыпал, а кто ворошил – и рукой, и чуть не носом, – проверяя качество доставленного хлеба. Пыльные клубы поднимались от сыплющегося зерна, как пар от кипятка. После разгрузки воз разворачивался и через те же ворота покидал укрепление, уступая очередь следующему.

Горы быстро прирастали. С противоположной стороны дюжина работников ссыпа́ла привезенное зерно обратно в мешки и, рассекая мучной туман, разносила по амбарам.

Ошалевшие от обилия хлеба вороны метались над площадью и безостановочно орали, но опуститься и клюнуть хотя бы зернышко не смели. Стая была велика, и казалось, само небо кружится хороводом над хлебными горами и хрипло вопит. Поднятый вороньими крылами ветер лохматил парящие над землей пыльные облака и гнал по улицам, вдоль амбарных стен. Время от времени местные вскидывали ружья – грохал выстрел, черное птичье тельце падало на горный склон, орошая его кровью и осыпая перьями. Не снимая сапог, стрелявший заходил в хлебную насыпь, поднимал добычу, стряхивал прилипшие зёрна. Кровь и перья никто не выбирал. Стая, плача, бросалась прочь – на ее место прилетала из леса другая.

Как ни строжил Деев спутника взглядом – не помогло: фельдшер замедлил шаг и встал, завороженный видом несметного хлебного богатства. Стоял у подножия желтой горы – на самом проходе, где сновали с мешками мучные люди, – и молча глядел на змеившиеся по склонам пшеничные струи. Остекленевшие глаза его не меняли выражения, а лицо словно высыхало стремительно: лоб затянуло морщинами, губы сжались и впали под усы, подбородок выдвинулся вперед.

Деев едва удержался, чтобы не дернуть спутника за рукав, прерывая неуместную зачарованность, – но трое конвойных тоже замедлили шаг и встали. Кажется, именно сюда они и вели непрошеных гостей.

– Откуда вам известно про девятое марта? – раздалось позади негромко.

Обернулись – человек в такой же, как у всех, белесой одежде и с таким же платком на лице стоял у них за спиной и теперь рассматривал их в упор. Его бы и вовсе не отличить от остальных, если бы не окружающие: рядом с ним охранники выкачивали грудь и тянули подбородки вверх, а простые трудяги, наоборот, приседали и бегали быстрее.

Буг вздрогнул, очнувшись, но взгляд имел все еще рассеянный. А Деев будто только этого вопроса и ждал.

– Тем годом служил в продармии, товарищ начпункта! – рапортовал четко. – Казанский продотряд номер сто девятнадцать. Мы были откомандированы в Чувашию для увеличения собираемости. – Не мигая, Деев таращился в щель меж лицевой повязкой и головным убором собеседника, но разглядеть глаза в тени кепочного козырька не мог и оттого точно с пугалом бездушным разговаривал. – Девятого марта квартировали неподалеку. Наш отряд прислали на подмогу, когда все началось.

Не кивая и никак иначе не проявляя интереса, человек зашагал медленно вокруг дышащих пылью гор – инспектировал приемку: поворачивал обернутое платком лицо то к разгружаемой телеге, то к весам, то к суетящимся при виде его работникам.

Деев тронулся следом – не вплотную, но и не слишком отставая, не спеша, но и без лишней робости, – словно был приглашен к совместной прогулке. Краем глаза следил за конвойными – те предупредительно кучковались в стороне.

– Сейчас перевелся в экспедиторы, – продолжал докладывать в спину собеседнику. – Везу эшелон голдетей в Самарканд. Лежачих – целый вагон.

Приемщики так усердствовали при виде начальства, что работа их несколько разладилась: порция ржи по недосмотру была высыпана в гору без должной проверки. Начпункта присел у того места, поворошил рукой, перебирая семена.

Что-то неуловимо странное было в том, как двигал он правой кистью. Приблизившись и заглянув ему через плечо, Деев понял причину: кисть у начальника ссыпного пункта была железная.

Металлические пальцы были выкованы умело: каждый чуть отстоял от другого и загибался дугой, образуя подобие перчатки, а оканчивался заостренным железным когтем. Такой конечностью можно было действовать и как рукой, и как инструментом – вилами или крючками. Только с размером вышла осечка: железная кисть получилась чуть больше живой.

– Зачем пришли? – спросил Железная Рука, просеивая рожь коваными пальцами.

Вот она была – решающая минута.

Деев набрал побольше воздуха в грудь и выдохнул – как в воду нырнул:

– За излишками, товарищ начпункта.

Крупные серые семена струились меж пальцев-крючков. Зерно было и впрямь отборное – обычно такое не пускают в помол, а сохраняют на посев.

– Какими такими излишками? – не сразу откликнулся Железная Рука.

Но по тому, как иначе прозвучал его голос, было ясно: всё он понял.