Эшелон на Самарканд

Волосья у пацана и правда были – не лохмы даже, а куст из колтунов. По бурому лицу рассыпаны струпья.

– У нас в эшелоне и так вшей на целую армию. – Деев шагнул со шпал на землю.

Сизая грязь чавкнула под башмаками – в такую грязь и плюнуть не захочется, не то что ребенка положить. Решил отнести на пару саженей дальше, где посуше.

А мальчишка все лупился на него, будто требуя чего-то или вопрошая.

– Ты почему здесь? Откуда? – не выдержал Деев. – Отец-мать есть?

Да какие там отец-мать! Одежонка – одни дыры. Ноги бродяжьи как обуты в мозоли. Этот уже и забыл, когда под крышей ночевал. И когда последний раз ел.

– Куда вы его несете? – голос Белой рядом.

Оглянулся Деев – а он у штабного стоит, у вагонной лестницы, с ношей на руках. Машинист уже в будке шурует, рычагами лязгает. И паровоз уже дышит, сейчас тронется.

Да никуда Деев мальчика не нес! Просто место искал сухое, где человека пристроить. Не здесь же его кидать, в лужу. И не здесь, в болото из глинистой жижи. И не здесь…

– Деев, нельзя! – кричала Белая вслед, свесившись с площадки, а он продолжал брести вдоль “гирлянды”, хлюпая по раскисшей грязи и высматривая местечко. – Оставьте мальчишку и садитесь в поезд!

Далеко кричала – не слышно.

Забряцали, напрягаясь, сцепки. Колеса лязгнули по рельсам, и эшелон пополз, тяжело скрипя металлом и деревом.

Деев так и не нашел сухого островка, куда было бы не совестно опустить найденного ребенка. И потому шагнул на проплывающие мимо ступеньки пассажирского с найденышем на руках.

– А ну ссадите огольца! – вылетела из вагонных дверей Белая – растрепанная, запыхавшаяся не то от пробежки по составу, не то от возмущения. – Немедленно прыгайте на обочину и кладите его на землю!

Земля уплывала назад, в пятнах луж и полусгнившей листвы. И белые березы уплывали, и черные липы – медленно, затем быстрее.

– Был же уговор, Деев! Вы эшелоном командуете, я – детьми! И я закрыла посадку – до Самарканда!

– Это вместо Сени, – сказал Деев.

Сперва сказал и только после понял смысл сказанного.

– Не бывает никаких “вместо”!

– А у меня будет.

Белая стояла у входа в пассажирский – высокая, плечистая, – загораживая дверь. Глядя на комиссара снизу вверх, Деев шагнул вперед, словно не видел препятствия, – уткнулся в нее ребенком и нащупал дверную ручку. Белая не отступала, и он тоже не отступал; так и толкались – локтями, грудями, коленями, – рискуя раздавить молчащего пацана и стараясь, чтобы их возню не заметили другие.

Дееву удалось-таки вклинить башмак в дверную щель, а затем и колено, а затем и самому втиснуться в вагон.

– Да поймите вы! – сдалась, тяжело дыша, Белая. – Человек просто умирает, окончательно, навсегда, и никто его не заменит!

Деев не слушал, пробирался по коридорам в штабной.

– Вы же как баба, Деев, – нагнала его уже в купе. – Хуже бабы! Дитя бесхозное увидите и сразу к рукам прибираете! – Не хотела, чтобы ссору их слышали, и прикрыла плотнее дверь, но голос возвысила так, что двери помогали вряд ли. – Вы же детей цепляете, как собака репьи! Шагу ступить не можете, чтобы кого-нибудь не подобрать! Ни воли, ни рассудка – одна сплошная ходячая жалость!

Деев опустил ребенка на свой диван: вот и нашлось местечко сухое. Мальчишка, едва почувствовал под собой твердь, кувыркнулся на пол и забился под диванную полку.

Деев сел поверх, откинулся на спинку и посмотрел на Белую. Впервые он видел ее разгневанной – не ехидствующей или обвиняющей, а задетой за живое. Красива сейчас была удивительно. Еще более удивительно, что комиссар гневалась, а Деев был совершенно спокоен.

– Мы будем решать вопрос коллективно, – сказала и метнулась вон.

* * *

– Нет! – отрезал Буг, едва увидев мальчонку.

Деев кое-как выковырял того из-под дивана и предъявил фельдшеру, но полноценного осмотра не получилось – пацаненок бился в деевских руках как зверек, отчаянно и не издавая при этом ни звука. На вопросы не отвечал, да и вообще на взрослых не смотрел, а только под диван, куда и забился наконец, вырвавшись.

– Этот – настоящий бродяга. Такого бескарантинным не возьму. Весь эшелон мне тифом заразит. Или скарлатиной. Или дифтеритом. Или еще чем похуже.

Белая стояла в дверях – молчала, но всем своим видом соглашалась с фельдшером. В разговор не вступала, крепилась.

– Будет тебе карантин, – сказал Деев. – Здесь и пересидит, у меня.

– Так сам же первый и заболеешь!

– А ты мне на что? Вылечишь.

– Коллективно мы – против новичка! – подытожила комиссар; не выдержала-таки, подала голос.

– Коллективно будет после Самарканда. – Деев сел на диван и закинул ногу на ногу (раньше не имел такой привычки, но подсмотрел у Белой и понравилось). – А пока я – единолично, как начальник эшелона, – решаю оставить этого ребенка.

– Когда пятьсот детей из-за одного заразятся и не доедут, ответственность на себя также единолично возьмете?

– Возьму, – отвернулся Деев к окну.