Эшелон на Самарканд

Вышли на большой пустырь, примыкающий к частоколу, — видимо, прошагали укрепление насквозь и оказались на противоположной стороне. Пожалуй, это место можно было назвать главной площадью: отсюда разбегались во все стороны ряды амбаров, здесь же располагались контора правления и пара жилых избушек — узнавались по остекленным окнам и красным флагам на крышах. Из открытого чердачного оконца торчала чья-то темная морда. Не морда — пулемет.

В центре площади высились три огромные горы — издалека могло показаться, песка или мелкого камня, но Деев-то знал: отборного зерна. Одна гора пшеничная, вторая ржаная, а третья овсяная. Каждая размером с амбар. Ручейки зерен медленно струились по склонам, источая мучнистую пыль, и горы были окутаны парящей в воздухе муко́й, будто светились бело и мутно. Чем дальше от гор, тем бледнее становилось это свечение, но ясно было: вот он, главный источник белой пороши.

Тут уж фельдшер не сдержался — охнул. Деев только глазами в товарища стрельнул: что ж ты подводишь меня, дед?! То ли еще будет.

На краю площади поблескивали железнодорожные пути; от входа, через который гости проникли в укрепление, рельсы тянулись по всей территории, распадаясь на несколько рукавов, а затем снова собирались в единое полотно, которое убегало за широкие ворота. Ворота эти то открывались, впуская по одному груженые возы, то закрывались, преграждая путь ожидающим снаружи. Показалось, там теснится немало подвод и слышны голоса, но разглядеть картину не удавалось — воротные створки захлопывались быстро, едва не защемляя задки въезжающим телегам.

На каждую такую въехавшую телегу тотчас впрыгивали местные (про себя Деев еще в прошлый свой приход окрестил их «мучными людьми»), по-обезьяньи ловко перекидывали привезенные мешки на гигантские весы и, черканув что-то в планшетках на поясе, вываливали содержимое к подножию одной из трех гор; кто высыпал, а кто ворошил — и рукой, и чуть не носом, — проверяя качество доставленного хлеба. Пыльные клубы поднимались от сыплющегося зерна, как пар от кипятка. После разгрузки воз разворачивался и через те же ворота покидал укрепление, уступая очередь следующему.

Горы быстро прирастали. С противоположной стороны дюжина работников ссыпа́ла привезенное зерно обратно в мешки и, рассекая мучной туман, разносила по амбарам.

Ошалевшие от обилия хлеба вороны метались над площадью и безостановочно орали, но опуститься и клюнуть хотя бы зернышко не смели. Стая была велика, и казалось, само небо кружится хороводом над хлебными горами и хрипло вопит. Поднятый вороньими крылами ветер лохматил парящие над землей пыльные облака и гнал по улицам, вдоль амбарных стен. Время от времени местные вскидывали ружья — грохал выстрел, черное птичье тельце падало на горный склон, орошая его кровью и осыпая перьями. Не снимая сапог, стрелявший заходил в хлебную насыпь, поднимал добычу, стряхивал прилипшие зёрна. Кровь и перья никто не выбирал. Стая, плача, бросалась прочь — на ее место прилетала из леса другая.

Как ни строжил Деев спутника взглядом — не помогло: фельдшер замедлил шаг и встал, завороженный видом несметного хлебного богатства. Стоял у подножия желтой горы — на самом проходе, где сновали с мешками мучные люди, — и молча глядел на змеившиеся по склонам пшеничные струи. Остекленевшие глаза его не меняли выражения, а лицо словно высыхало стремительно: лоб затянуло морщинами, губы сжались и впали под усы, подбородок выдвинулся вперед.

Деев едва удержался, чтобы не дернуть спутника за рукав, прерывая неуместную зачарованность, — но трое конвойных тоже замедлили шаг и встали. Кажется, именно сюда они и вели непрошеных гостей.

— Откуда вам известно про девятое марта? — раздалось позади негромко.

Обернулись — человек в такой же, как у всех, белесой одежде и с таким же платком на лице стоял у них за спиной и теперь рассматривал их в упор. Его бы и вовсе не отличить от остальных, если бы не окружающие: рядом с ним охранники выкачивали грудь и тянули подбородки вверх, а простые трудяги, наоборот, приседали и бегали быстрее.

Буг вздрогнул, очнувшись, но взгляд имел все еще рассеянный. А Деев будто только этого вопроса и ждал.

— Тем годом служил в продармии, товарищ начпункта! — рапортовал четко. — Казанский продотряд номер сто девятнадцать. Мы были откомандированы в Чувашию для увеличения собираемости. — Не мигая, Деев таращился в щель меж лицевой повязкой и головным убором собеседника, но разглядеть глаза в тени кепочного козырька не мог и оттого точно с пугалом бездушным разговаривал. — Девятого марта квартировали неподалеку. Наш отряд прислали на подмогу, когда все началось.

Не кивая и никак иначе не проявляя интереса, человек зашагал медленно вокруг дышащих пылью гор — инспектировал приемку: поворачивал обернутое платком лицо то к разгружаемой телеге, то к весам, то к суетящимся при виде его работникам.