«Если», 2007 № 01

Одну только балладу послушаешь, печалью сердце изойдется.

Самсон погиб, и граф Грандоний убит, и Ги Сентожского ракета вышибла из седла, и Асторию удача не улыбнулась, и Жерару из Руссильона не повезло… Да что о них, Готфрид Бульонский, Джованни Сыроед, Антоний Салатини, Балдуин Мародер — все они стали калеками, все несли героические отметины, кто на лице, кто на теле. А этот, подлец, вернулся из арабских пустыней, спрятался в немецких землях и имя себе новое взял. Был Валька Коричневый, стал Вернер Браун, только переведи эти слова на нормальный русский язык — сморщишься и сплюнешь с досадою на поганца. Но сказать по совести, лучшего мастера нет на свете, вряд ли кому под силу задуманное князем, разве что за Серьгой Цесаревым Вальке вовек не угнаться.

Но и князюшка нераздумчив. Молод еще, зелен, аки майская трава, вот и замыслы дальние кидает, мир тщится поразить. Такие запуски надо обмыслить, умом попробовать, а потом лишь за дело браться. А ну луна железная хрустальный купол пробьет? Что тогда случится? И звезд на небе не станет, и Солнце по другому пути пойдет, а чем это обстоятельство жителям земным грозит, о том кто-нибудь подумал? Это ведь считать и считать надо, чтобы железная луна на излете у хрустального купола упала, не поцарапала его, не разбила. Тут одной арифметикой не обойтись, тут уж надо за арабскую алжгебру приниматься. А где найти такого умача? Есть, правда, один умный жидовин, вельми искусный в любых вычислениях. Удивляться, конечно, нечему, жиды завсегда в вычислениях толк знали, на разных продажах в первых не зря ходят, авантаж свой никогда не упустят, хотя и пользуют при торговле всего два действия: вычитание у людей и деление меж своими. А этот жидовин, хоть и имечко носит, что не выговоришь и не запомнишь с первого разу, всей, как говорят греки, палитрою пользуется, и более того. Не зря человек астрогнозией занимается! Правда, Серьга его за гелертера почитал, за человека, который обладал обширными книжными познаниями, а в практике беспомощностью отличался.

Размышления мастера непревзойденного прервал немец со смешной фамилией Янгель.

Приблудился он к княжескому дому вместе со странником, что веру в Христа проповедовал, да так и прижился. Толковый оказался мужичина, как всякий немец или любой иной асей. Грамоте разумел, по мере сил и возможностей помогал Серьге Цесареву ладить пороховые движители для огненных змеев. Удачливость его не покидала — два последних огненных змея ушли на запад, дразня и пугая зевак со случайными степными путниками огненными языками. По расчетам, они никак не могли до небесного свода долететь. И то ладно, ни к чему судьбу всего мира испытывать!

— Здоров буди, Серьга! — сказал немец, снимая головной убор и крестясь на красный угол. — Что постным блином выставился? Или думы обуяли?

Цесарев рассказал ему о вчерашней беседе с князем.

— Вон как! — удивился Янгель. — Божий промысел на себя решил взять?

— А ты как думаешь? — спросил розмысл.

— Задача изрядная, — потер бесстыдно выбритый подбородок немец. — Арифметикой здесь не совладать, надо к греческим древним философам обратиться. Аристотеля полистать, Пифагором думы завлечь.

— Хочу, говорит, чтобы плыл в небе шарик, а из него колокольный звон до земли доносился, — пожаловался розмысл.

— Лепота! — сладостно прищурился немец.

— Ты ведь знаешь, мы огненных змеев для иного измышляли, — недовольно и хмуро сказал розмысл. — А тут… колокола в небесах!

Серьга невесело хехекнул.

— А мне нравится, — сказал немец. — Сей мыслью забавно себя озадачить, пифагорейцем всемогущим себя чувствуешь.

— Как прошел запуск последнего огненного змея? — сухо спросил розмысл.

Не нравилось ему благостное спокойствие немца, недомыслием ему казалась чужая несерьезность.

— Сказочно, — доложил немец. — Выглядело так, словно джинн из арабских сказок попытался построить рыцарский замок Зигфрида на земле. Все заволокло пылью, клубы ее вздымались в небеса и грозили застить солнце. И тут блеснуло пламя. Словно нехотя наш огненный змей оторвался от земли, заревел страшно и унесся, все прирастая скоростью, в синеву небесную. Никто даже не успел вознести молитвы, чтобы не покарал змей свободомыслие людское прямо на испытательном поле.

— Янгель, Янгель, — укорил товарища розмысл. — Не пойму я, то ли ты песнь свою пытаешься сложить, то ли сказку рассказываешь. Установили ли место падения змея? Далеко ли пролетел он в сей раз?

— Далеко, — сказал немец деловито. — Так далеко, что конные из виду его потеряли. Но вот что привело меня, Серьга: хозяина постоялого двора, что на Ветровке, знаешь?

— Жарену? Как не знать? Не раз бывал у него, — признался розмысл. — Как говорится, мед-пиво пил, по усам текло, да все в рот попадало.

— Ты его стерегись, — предупредил Янгель. — Доносы сей кабатчик на тебя князю пишет. Сам видел одну поносную грамотку, где он о твоих непотребных словах о княжестве и княжении сообщает! Ой, гляди, заваждают тебя, очернят!

Розмысл недоверчиво хмыкнул.

— То князю Землемилу без нужды, — сказал он. — Князь, свет наш, неграмотный!