«Если», 2008 № 07

—   Вы и так всё про это знаете. – Я злобно сплюнул, на этот раз чуть-чуть не попав в щелкуна с двойной зарубкой. – Когда один-единственный порядочный щелкун пытался мне помочь, все остальные должны были это видеть… Потому что вы любите подглядывать в мозговую скважину. Так что все в курсе.

– Мы пожалуйста предпочли бы твою версию слушать.

—   Вы были там. Даже если вас там не было, вы все равно были. В ваших Рой-воспоминаниях все это есть.

—   Мы больше не связаны Роем, – возразил двухзарубчатый щелкун. – Мы не можем больше соприкасаться мыслями, кроме общей памяти.

—   Большинство из нас выбрало распомнить Рой обратно, – добавил его сосед – креветка с рекламы попкорна. – Пожалуйста, твою версию рассказать.

Они что, действительно хотят меня заставить пережить это вновь?!

– Ждите здесь, – велел я им. – Я вернусь. За мной не ходите. Вам не положено.

Я прошел через люк моего обиталища, обновил азотно-кислородную смесь в шлюзе и заглянул в свои апартаменты. Включил репликатор и сварганил себе еще одну порцию виски со льдом. Соблазн был велик: остаться здесь и посмотреть, как долго щелкуны будут торчать снаружи, прежде чем догадаются, что им уже ничего не светит. Я довольно долго потягивал виски, прежде чем вернуться к шлюзу. Снова обновил воздух, чтобы чистая атмосфера моего дома не смешивалась ни с одной вонючей молекулой, выдыхаемой этими проклятыми щелкунами. После этого вышел на улицу.

Троица десятиногих все еще околачивалась здесь. Я уселся на кусок местного пирита, жестом предложив незваным гостям устраиваться, кто как может. Они согнули свои сегментированные туловища так, как будто хотели сесть на корточки, а затем перераспределили вес тела на четыре нижних пары конечностей вместо обычных трех.

– Двадцать два месяца я был пленником вашего Роя, – начал рассказывать я, надеясь, что эти хладнопанцирные чужие почувствуют ненависть в моем голосе. – Все время голый. Никакого уединения. Каждый день, часов по пять подряд, вы, сволочи, держали меня в камере, где ставили свои медицинские эксперименты. По большей части, все эти «эксперименты» представляли собой пытки и нанесение увечий. А иногда и то, и другое вместе. Иногда я должен был смотреть, как вы «экспериментировали» над женщинами и детьми из колонии землян. – Я потрогал свой лоб там, где когда-то череп просверливали импланты. – Все остальное время ваши соплеменники держали меня в баке с раствором, где я против воли был мысленно связан со всеми другими заключенными в этом баке. Я испытал на себе все то, что испытывали они. Когда их пытали, я это чувствовал. Когда они умирали, я ощущал это на себе. И невозможно было спрятать мои собственные воспоминания туда, где души других пленников не смогли бы их почувствовать. – Меня передернуло. – Каждый раз, когда ваши собратья тащили меня из клетки в бак или обратно, меня избивали и мучили. Кормили меня только раз в день, хотя эту рыхлую дрянь, которой вы меня накачивали, вряд ли можно назвать пищей. Что касается отсутствия санитарных условий…

Один из делегатов изобразил нечто вроде кивка.

– Пожалуйста, опиши нам эпизод жаления.

Они что, правда хотят, чтобы я все вспомнил? Эти ублюдки нашли новый способ надо мной поиздеваться? Я слишком часто боролся с этим воспоминанием. Среди воспоминаний-пыток ценой в два года жизни один этот инцидент торчал в мозгу, будто заноза. Я не хочу его вспоминать. Но он уже накрывает меня с головой…

Восвспоминания

Они швырнули меня голого, грязного, воющего на плиты настила. Дрожь все не унималась. Я не мог выгнать эту вонь из ноздрей, не мог вспомнить, как выглядит душ. Кровавая блевотина сочится изо всех отверстий. Металлические штекеры в голове все время – бу-бу-бу…

Сырость. Сырость! Всё это проклятое место промокло, провоняло. Сырость и холод. Аммиачная вонь. Щелкунам необходима влага, и это место построено с учетом их физиологии. Не моей. Для человека здесь слишком высокая влажность и недостаточно тепла. Но как можно одновременно быть промокшим до нитки и умирать от обезвоживания?

В голове все бубнит, и кнопки «выкл» нет.

Солоно во рту. Кровь. Порезал язык об острые края сломанных зубов. Приходится глотать собственную кровь, если хочешь протянуть подольше. Засохшая кровь и блевотина в зарослях бороды на лице.

Фантомная боль в культях отрубленных пальцев. И этот чертов инопланетный палец никак не перестанет извиваться. Хочется вырвать его с корнем…

Не знаю, откуда у этих жужелиц столько силы в их костлявых конечностях. Щелкуны таскают меня туда-сюда, словно тряпичную куклу. Поесть бы хоть раз нормальной еды да отключить этот проклятый шум в голове – я бы раздавил весь этот клоповник. Вот меня соскребают с плит и силком поднимают, чтобы вновь засунуть в эту чертову сбрую. Ремни. Эти гады привязывают меня стоймя, с раскинутыми руками. Я знаю, что будет дальше.

Зонд. В глубь сознания – и в глубь страдания. Наизнанку выворачивают нервы. Когда этот гребаный зонд входит в череп, я могу заглянуть в свои собственные кишки.