«Если», 2011 № 05

— Фантасмагория. Фантазм. Следы: письменные, архитектурные, визуальные.

В качестве историка-феноменолога Джек специализировался на веке почтовых открыток и кинематографа. На том, как они убивали друг друга, старательно снимая процесс. Фильмы наряду с книгами давно были удалены из общественного доступа — социально отвлекающий фактор. Поэзия со своей экстравагантной строкой пошла под нож первой — она потребляла так много чистой бумаги при минимуме слов; один из конгрессов усмотрел в ней разновидность экосаботажа. За ней последовала и проза. Стоит ли валить даже одно дерево ради описания вымысла, не имеющего никакого отношения к реальности… теней в Платоновой пещере, пляшущих на стене в новомодных обличьях социологии и психологии? За ними последовали история, политика, наука — со своими ложными и противоречивыми толкованиями и отвратительным, склонным к вечному умножению словоблудием. Изображения, конечно, пришлось сохранить, но прежний мир целлулоидного гламура ушел в прошлое, в такую же невообразимую даль, как и эпоха динозавров, став веком безвозвратной экзотики. Джек иногда гадал, не полюбил ли он этот далекий мир, знакомясь с исторической коллекцией Униплекса? Не являются ли его пустые разговоры с новыми сотрудниками не более чем попыткой восстановить эти волшебные тени… контрастное противопоставление, в котором персонажи черно-белого кино обретают свою идентичность. Заряженные на убийство мужчины и их надушенные сучки. Он даже как-то попросил Фиону примерить одну из этих темных шляпок с вуалью 1920-х годов… добытую, конечно, нелегальным путем.

После своего открытия тахионы вызвали озлобление среди ученых. В конце концов, факт их бытия противоречил одной из основ современной физики: специальной теории относительности. Согласно последней никакая информация во Вселенной не может передаваться быстрее скорости света. Однако тахион передвигался в области сверхсветовых скоростей, иначе говоря, в своем движении обгонял свет. А это, согласно блестящему прозрению Эйнштейна, означало, что он движется назад во времени.

— И когда ты стартуешь?

— Через несколько минут. А теперь запомни, Дженни. Не выходи из этой комнаты, пока не замигают красные огоньки — и тогда немедленно жми на выключатель. И я сразу вернусь, вместе с твоей сумкой. И дай-ка мне с собой этот каталог, чтобы я не перепутал магазин. Вот на что я готов ради тебя.

Итак, декабрьским днем, чуть позднее четырех, Джек Рейнольдс, исторический феноменолог второго класса из Униплекса, шагнул в свой нелегальный тахионный констеллятор, иначе говоря — в прошлое. Его жене Дженни на мгновение показалось, что машина не сработала, потому что на противоположной стороне черной рамы оставался все тот же Джек.

— Выходит, ты по-прежнему здесь?

— В известном смысле.

— Ты голограмма?

— Не совсем. Голограмма есть голограмма, а я другая половина Джека. И наша общая сущность в данный момент взаимозависима: его — в качестве тахионной констелляции, моя — в качестве голограммы.

— Не хотите ли в таком случае кофе, мистер Джек Голограмм?

— К сожалению, в голографической форме я на это не способен.

Ощущение необыкновенной легкости. Чтобы отправиться в путешествие назад во времени он потерял свою массу (или, точнее, оставил ее позади). Чтобы путешествовать со скоростью света или даже быстрее, масса не нужна. Поэтому органическая сущность находится во временном отстранении от дел. Теряются биологические и биографические корни в материи.

С точки зрения Джека, путешествие в обратную сторону времени было куда приятнее, чем странствие вместе с ходом времени. Исчезли все тревоги. Каждый отсчитанный назад год на какую-то долю облегчал общее бремя — словно история представляла собой постоянно возрастающую тяжесть, влачимую вперед человеческим духом. Впрочем, так оно и есть на самом деле.

Время назначения: 1900 год. Место назначения: пассаж Пикадилли. Кожаные изделия Макстона. Джек ощутил, как замедлил ход прилив, уносящий его в глубь времени. И вдруг оказался на месте. Первое, что он отметил, — запах. Не то чтобы совсем неприятный… но если ты терпеть не можешь лошадей… К лошадям Джек относился вполне благосклонно. Вот собаки — это да, особенно большие острозубые пудели по имени Фиона. В конце концов, из-за этой сучки он и оказался здесь.

Шел сильный дождь, и мостовая Пикадилли на восемнадцать дюймов утопала в конской моче и грязи.