«Если», 2016 № 02

— Глупости. Вирус гриппа опасен только осложнением после заболевания, что вполне купируется известными средствами. А смертельные пандемии возникают во времена войн, грязи и разорванных коммуникаций, причем на фоне ослабленного дурным питанием и стрессами иммунитета.

— Я читал про «испанку»…

— Плохо читали. Алексей был сторонником панспермии и считал, что вирусы — разносчики жизни во вселенной. В разные средах они мутируют, создавая наиболее подходящие для этой среды живые существа. Но, возможно, их задачей было обеспечить возникновение организма, наделенного особыми свойствами, максимально помогающими выживанию.

— То есть переболевший таким супергриппом резко становится сверхчеловеком?

Старик заметил мою ухмылку.

— Ну, ну, — ласково произнес он, — я тоже поначалу смеялся. Идейка действительно ошибочная. Жирмунский недолго ее прорабатывал. Он предположил, что вирусы — порождение предыдущей Вселенной, той, что была до Большого Взрыва. Своего рода попытка возродить жизнь, какой она была до появления нашего мироздания. Хотя потом отошел и от этой темы. Он искал взаимосвязь между анизотропией реликтового излучения и квантовой телепортацией между нанообъектами…

— Вот это уже чистая фантастика, — не выдержал я. — Даже моих поверхностных знаний хватает, чтобы понять, что вся эта телепортация — всего лишь передача информации о квантовом состоянии, а не мгновенный перенос материального тела. Ему надо было искать червоточины или кротовые норы, с черными дырами экспериментировать…

— Допустим. Но ведь давно уже квантовые состояния передаются даже не тысячам, а миллионам атомов. Что, если благодаря червоточине в самом начале нашей Вселенной каким-то образом сохранится связность между атомами, которые и образуют нуклеотиды протовируса.

— Но вирус не может существовать вне клетки.

— Допустим, — сказал Штольц. — Значит, нечто должно быть похоже на вирус, устойчивое, как вирус, но не нуждаться для размножения в органике. Так что же это?

— Это вам любой дурак скажет, — рассердился я. — Нанороботы…

— Разумеется! — воскликнул профессор. — Но ведь стоит появиться первому ассемблеру, как он начнет безостановочно производить самое себя, как вирус, попавший в живую клетку. Возможно, вирусы и есть выродившиеся нанороботы — или, наоборот, нанороботы, овладевшие узкой специализацией. Они перебирают фрагменты начальной программы до тех пор, пока не появится что-то вроде ДНК, так сказать, биоассемблер. Жирмунский пытался найти первичные коды. Или, как он говорил, древние формы.

— Неужели нашел?

— Нет, иначе все давно уже превратилось бы в серую пыль. Алексей был уверен, что рано или поздно мы сумеем развернуть мутацию вирусов назад, в прошлое. И тогда поймем, как образовались звезды и галактики. Он считал, что первый ассемблер перестроил материю в структуру, оптимальную для возникновения жизни в этой вселенной. А реликтовое излучение — что-то типа контроля и самоподдержки системы. Еще он считал, что рано или поздно один сохранившийся где-то на задворках мироздания ассемблер выйдет из-под контроля, и тогда нанороботы примутся поглощать все и вся, превращая материю в рабочее вещество. Возможно, из этой пыли вновь возникнут звезды и планеты и цикл снова повторится.

— Был такой рассказ, — сказал я. — Фантастический. Или повесть.

— Для Алексея это была реальность, и он очень переживал, когда тему закрыли.

— Из-за чего закрыли, кстати? — спросил Сербин. — Церковь сочла неприемлемой идею Нанотворца?

— Что вы, — сморщился Штольц. — Просто новые хозяева фирмы спросили, как скоро он создаст вакцину от гриппа. Услышав ответ, перестали субсидировать. Пришлось перейти на госзаказ. А современные священники, кстати, совсем не чужды науке, хотя и толкуют некоторые идеи своеобразно.

Тут он попал в точку. Мой духовник, отец Михаил, однажды рассказал, что до принятия сана был ученым, занимался релятивистской астрофизикой. И чем дольше он погружался в космологические проблемы, тем больше сомневался в истинности простых ответов на самые трудные вопросы, которые возникали от непостижимо безмерной сложности мироздания. Так в итоге и пришел к Богу.

Старик решил нас проводить, и пока мы шли длинным коридором, рассказывал, какие веселые здесь были времена лет десять тому назад, как бурлила жизнь… А я поглядывал на Сергея Викторовича, который не торопясь шествовал вдоль стен, внимательно разглядывая плакаты, портреты и непонятные графики. Мне довелось видеть его в рабочем состоянии: в нем словно разряжается батарейка, движения становятся медленными, а взгляд, напротив, острым. Значит, интуиция подала голос.

— Стипендии, — пробормотал он. — Что-то там со стипендиями имени Курцвейла, — Сербин посмотрел на меня. — Ассоциативная память у меня плохая.

— Ну, не знаю, хотя… — я потер виски. — Хрень какая лезет, пропиленгликоль почему-то. Ага, и вот еще — криопротекторы.

— Даже так? Тогда поспешим, я хочу городом полюбоваться до отъезда.

И Сербин быстро зашагал по коридору, а я за ним, размышляя, с каких пор он стал любителем Питера?