Если б я был русский царь

Опять-таки, самым жестоким образом карать любое должностное лицо, чьи действия или бездействие искалечили или, не дай бог, убили ребенка, – в интересах любой власти, которая хочет существовать. Если она этого не понимает – ее не будет. Милиционер, полицейский и любой другой правоохранитель, когда и если он дотронется до чужого ребенка, произведет разрушительный эффект не меньший, чем террорист в метро или аэропорту. Вне зависимости от того, как ведомства будут переименовывать, как им в сто двадцать пятый раз изменят форму и какой из будущих президентов назовет это их реформой, не исключено, сам в это веря, силовикам готовы кое-что прощать. Но не детей. Отпущенный на свободу педофил, не пойманный вовремя маньяк, невинный человек, отбывающий наказание, поскольку настоящих преступников ловить лень и недосуг, в то время как те продолжают охоту за детьми, освобожденный, несмотря на свидетельские показания, водитель, сбивший детскую коляску, – явления одного масштаба. Это часть системы, которая делает встречу конкретного ребенка с окружающим миром смертельно опасной, не исключая и его встречу с «дядей Степой – милиционером». Или «дядей Степой – полицейским». Когда в сельской Америке пропадает ребенок, его ищут все, кто может, пока не найдут. В России происходит то же самое. Это особенность любого цивилизованного общества, к числу которых мы относимся, хотя сгоряча зачастую относим себя к совершенно другой компании. Нет никаких оправданий, которые можно было бы применить к насилию над детьми, и власть это безусловно понимает. Беда лишь в том, что истеричная кампания против педофилов, раскрученная в стране под выборы, как и всякая кампанейщина, принесла больше вреда, чем пользы, остановившись на уровне имитации бурной деятельности тех, кому эту деятельность положено было проявлять по роду службы. Но оставим тему. Кто и не хочет, и не может – не правит. Кто не способен вовремя услышать, будет учиться дорогой ценой. Кто не умеет контролировать, будет расхлебывать последствия. Кто хочет, может, способен и умеет – будет управлять. Вольному воля – спасенному рай.

Можно согласиться, что народ недостоин своего правительства, не понимает его благих устремлений, не видит всю картину, не ценит предоставленной стабильности и склонен к неблагодарности по отношению к «звездной команде», которая ведет страну вперед, несмотря на препятствия и кризис. Народ действительно таков, о чем немало сказано, причем любой. Однако же наличие в правительстве плотной группы соседей, однокашников, друзей и родственников заставляет население подозревать, что все они сидят там не без интереса к продолжению этого бескорыстного служения. Как там, у отца Федора было со стульями? «Токмо волею пославшей мя жены», – тем более что кто именно пославшая всю эту ратную толпу на подвиг «жена», известно всем и каждому. Да и особо не скрывается, что говорит не столько о царственном пренебрежении руководства тем, какое впечатление все его действия производят, сколько об известной честности, похвальной, хоть и редкой. На самом деле, оставляя низшие и средние чины к отдельному обсуждению, верховный производит много лучшее впечатление, чем его люди, даже на тех, кто не является его поклонником. Там есть и непосредственность, и чувство юмора, и просто человеческие чувства, включая снисходительность и самоиронию. Режим во многом держится как раз на этом. Помимо лизоблюдов, чья не имеющая границ поддержка способна похоронить репутацию даже ангела небесного, в пресс-пуле есть ироничный Андрей Колесников из «Коммерсанта», чьи записки, посвященные Путину, автор склонен полагать шедевром журналистики. Пламенно язвительный Виктор Шендерович остается в эфире, хотя и не телевизионном. Валерия Новодворская и Евгения Альбац с присущей им откровенностью за гранью фола говорят все, что хотят, хотя результат производят прямо противоположный тому, на который рассчитывают все те, кто им симпатизирует. Не то что диктатуры, но даже эффективного авторитаризма тут нет в помине – в Америке, Европе и Израиле аналогичные российскому конфликты прессы и властей кончаются куда грустнее.