Если б мы не любили так нежно

Оливер Кромвель был лишь на три года моложе Лермонта. В 1649 году он возглавит республику, казнив короля Карла I. Это цареубийство он назовет «жестокой необходимостью».

Ротмистр Лермонт, проверяя посты, подошел к часовому у дверей царской опочивальни, оглядел его с ног до головы и остался премного доволен осмотром, поправил только погонный ремень с кряжем и с ножнами у старшего рейтара, усатого великана, и мушкет и кафтан у его молодого подчаска.

— Государь зело доволен караулами, — сказал он своим воинам, — и жалует завтра рейтарам по горячему копеечному калачу, а стрельцам своим — по одному калачу на двоих.

— Рады стараться! — грянули рейтары.

— Тише вы, черти окаянные! Царя с Царицей разбудите!..

Днем дежурный ротмистр имел именную роспись высших придворных и бояр, коих ему надлежало беспрепятственно пропускать к царской фамилии для их сбережения. Ночью он выставлял пост в покое рядом с опочивальней Царя и Царицы. Часовым и подчаскам дозволялось сидеть, но не спать, хотя это и случалось. На Иване Великом тоже поначалу был караул с вестовщиком, «для смотрения пожарных случаев», но потом его передали стрельцам. Посты сменялись через три часа. Охранялись также знамя полка и казна. Однажды Царица велела поставить часового у соловья в клетке, чтобы до него не добрались кошки. Всех, кто шумел, когда самодержцы изволили почивать, следовало по всемилостивейшему царскому указу бить эфесами по голове. Запрещалось курить на посту, играть в зернь, кости и карты, плевать на пол и на стены, бить вшей, отлучаться, не оставляя подчаска. Ослушников строго наказывали, смотря по их винности. Ротмистр следил, чтобы рейтары были во всякой чистоте и исправности, проверял государево оружие, фитили и кремни, каждую государеву амуничную вещь, смотрел, чтобы все было в добром порядке, штрафуя посылкой в караул вне очереди или делая вычет из жалованья. Преступителей царских и воинских указов — за беспамятное пьянство, шумство, самовольные отлучки, невежество, неучтивость, противность, непослушание и прочие предерзости — он сек батогами и сажал на хлеб-воду и на штрафной стул с цепью и ручными и ножными железами в караульной, а в походе — к пушке. За разбой и убийство Царь отсекал руку, лишал чинов и дворянства, а за измену мог и казнить через усекновение головы.

Ротмистр Лермонт не мирволил рейтарам, но никого не подвел под казнь, избегал мордасов и батогов, не унижался до рукоприкладства и зуботычин, не штрафовал палкою, зато щедро отмечал за исправную службу: приказывал «дать выгод» — обойти очередями караулов, вносил в росписи награждения чинами, дворянством, вотчинами, деревнями и крепостными. Сам он тоже удостоился царской милости — стал дворянином, помещиком по пожалованию.

Не раз попадало ему от командира полка за пьянство, драку, а то и кражу, совершенную рейтарами его шквадрона, и однажды он не стерпел, выпалил полковнику:

— Мои солдаты почти все время проводят при дворе, а что они видят там, кроме повального пьянства, бешеной борьбы за власть, за чины и награды, кроме свального греха и лихоимства?

Полковник был настолько ошеломлен таким ответом, что долго не мог ответить на эту неслыханную дерзость.

— Клянусь тремя кельнскими волхвами! — наконец выговорил он. — Это твои книжки… уф… уф… Не доведут они тебя до добра! Уйми свой шкотский гонор! В этот раз ты ничего мне не говорил, а я ничего не слышал… уф… уф… Но берегись, Лермонт! За порядок в эскадроне отвечаешь ты. Иди!..

В 1622-м и 1623 годах поручик Лермонт оборонял Московию от крымской татарвы, воевал под началом воеводы князя Петра Ромодановского.[92]

Однажды в Кремле его вызвал к себе Святейший Филарет, патриарх Московский и всея Руси. Святейший принял его в пристройке к храму Рождества Христова. Он сидел, величественный и грозный, в роскошных ризах, с большим наперсным золотым крестом, осыпанным жемчугом и алмазами. На столе перед ним лежала разостланная пергаментная карта засечных линий Московского государства.

Лермонт уже давно и хорошо знал владыку. Святейший с 1618 года явно благоволил к ротмистру. Патриарх окружал себя наушниками — не переводились они на Руси со времен Ивана Грозного, но шкотам он не делал никаких оскорбительных предложений — ведь они джентльмены.

С 1618 года, несмотря на вечный Деулинский мир, Филарет призывал громы небесные на еретиков Речи Посполитой.

Наводя порядок в государстве, Филарет не щадил и родного брата. Так, однажды сын Филарета, Михаил Федорович, получил от жителей Ельца жалобу на боярина Ивана Никитича Романова, своего дядю, младшего брата отца: «Каковое уже было нам разорение от бояр, от Литвы и от Ваших государственных недругов, теперь же от Ивана Никитича плен наш, коему и конца нет, пуще нам крымской и ногайской войны». По наущению Святейшего родителя своего Царь повелел произвести следствие на месте. Дяде изрядно нагорело — он постарался смягчить свой нрав и обращение с жителями Ельца.