Если бы не генералы!

Через пару лет я вновь попал в Токио и убедился — на входе и выходе из метро уже стоят автоматы, которые не только впускают пассажиров, но и не выпускают их, если они проехали больше, чем заплатили. Что характерно, я ведь знал об этом правиле японских фирм, но совершенно не учел его и полагал, что это что-то не в порядке со здравым смыслом руководителей токийского метрополитена, а японцы, даже будучи металлургами, тем не менее, сразу же сообразили, в чем дело, и немудрено, поскольку это их японская особенность, это их жизнь.

Так вот и с немцами. Читаешь в их воспоминаниях описание поступления в армию, описание карьеры и не можешь понять, почему в жизни мемуариста произошло то или иное событие, почему он возмущается тем, что оставляет тебя равнодушным, и никак не реагирует на то, что тебя удивляет? А он — немец, ему это обыденно и понятно настолько, что он не видит нужды специально останавливаться на разъяснении сути события, но тебе-то от этого не легче… Тебе приходится чесать затылок в догадках, почему бы это могло быть так?

Вторая трудность заключена в проблемах перевода. Даже в СССР, который имел прекрасных переводчиков с любых языков, профессиональная специфика не всем переводчикам давалась, и не всегда. Скажем, в первых изданиях Мюллера-Гиллебранда 1958 года название танка 38t (38-го года, чешский) переведено как «38-тонный», мемуары Бруно Винцера «Солдат трех армий» 1971 года предваряет сообщение, что Винцер «штабс-офицер бундесвера»

, но штабс-офицеров не бывает — есть штаб-офицеры и штабс-капитаны. (Вообще-то «штаб» — это руководящий, в русской армии штаб-офицеры следовали за обер-офицерами — за старшими офицерами и предшествовали генералам, а «штабс» — это помощник, штабс-капитан — помощник командира роты (капитана) по строевой части.)

И совсем начался кошмар в настоящее время, когда издательства из экономии поручают делать переводы немецких авторов с американских изданий на английском языке. Тут-то уж переводчики-умельцы такое творят! Дело в том, что американцы, переводя на английский, уже врут и применяют свое видение дела там, где оно совершенно не соответствует немецкому, скажем, ефрейторов именуют капралами, что совершеннейшая глупость, а когда потом этот текст переведен с английского на русский, то тут вообще не поймешь, о чем речь.

Вы, неверное, обратили внимание, что американские традиции широким потоком входят и в жизнь России, особенно в жизнь российских придурков. К примеру, были у нас институты и университеты, и всем было понятно, о чем идет речь. Академии же, кроме Академии Наук, были только военные и духовные, поэтому в нашем понимании академия дает образование выше высшего. Теперь у нас везде сплошь и рядом академии при на глазах ухудшающемся уровне подготовки их выпускников. Это типично американская традиция, ведь в США чем никчемнее контора, тем громче у нее название. Скажем, полицейская школа, в которой вас за полгода научат регулировать уличное движение, имеет громкое название «академия». Действительно же мощные учебные заведения США носят достаточно скромные названия типа «Гарвардский университет» или «Массачусетский технологический институт».

Поэтому, когда в переводе с «американского» начинаешь читать биографии немецких генералов, то поражаешься количеству училищ и академий, которые они закончили, и это при том, что у немцев вообще не было никаких военно-учебных заведений ни в нашем, ни в американском понимании того, что такое военно-учебное заведение.

Еще один момент, выходящий за рамки первых двух, — это дебильная тяга нашей интеллигенции к иностранным словам. Откуда эта тяга, понятно. Дело в том, что с момента своего образования, интеллигенция представляла собой сообщество людей, с одной стороны, получивших какое-то, часто гуманитарное образование, а с другой стороны, абсолютно импотентных по деловым качествам — не способных реализовать никакое практическое дело. Единственный выход от интеллигенции — это болтовня в устном или письменном виде, в связи с чем интеллигенция и нашла себя в средствах массовой информации (книгах и газетах) с момента, когда эти средства стали оказывать определяющее влияние на общество.

Однако люди привыкли внимать умным людям, а те, кто не способен к решению практических задач, таковыми изначально не являются. Возникла проблема, как уверить читателей, что интеллигенция, способная только болтать, представляет из себя нечто умное? Решение возникло, надо думать, на уровне инстинкта интеллигента — надо болтать «научно» и «высокоинтеллектуально», т. е. так, чтобы это было мало понятно, но создавало впечатление какой-то немыслимой образованности болтающего, такой образованности, при которой болтающему уже узок родной язык и он вынужден болтать на каком-то общечеловеческом волапюке, хотя на самом деле интеллигент просто меняет слова русского языка на иностранные.