Если бы не ты

Тимур наконец-то отвлекся от своего телефона.

– Смелая, наивная, глупая овечка. Держи. – Он достает из кармана куртки мой телефон и протянул мне.

Я подошла поближе, чтобы забрать смартфон, а он, как хищник, следил за каждым моим движением. Он стоял неподвижно. Остановилась в полуметре от него. Тимур резко выдохнул, но продолжал стоять. Стоило мне протянуть руку, как Тимур схватил меня за нее. Опять эта хватка зверя: крепкая, отчаянная, оголодавшая. Я не успела опомниться, как Тимур развернул меня и прижал своим телом к прохладному стеклу автомобиля. И в следующую секунду его горячие сухие губы накрыли мои.

30. Доигралась. Тимур

В ту ночь я спал спокойно. Удивительно, но не было ни кошмаров, ни ночных шатаний по квартире.

Город уже проснулся, и я вместе ним. Спальню заливали первые лучи осеннего солнца. Здесь я мог позволить себе расслабиться, насладиться утром. Я решил отложить все дела: моя психика трещала по швам, и я понял, что мне нужен отдых. Откинувшись на подушку, развёл руки в стороны и принялся следить за солнечными бликами на стене.

Что произошло накануне? Вечером я старался не думать об этом. Новые версии, эмоции, переживания били бы уже через край. Накануне я был на грани – так близко и так далеко от правды.

Ксюша… Я, наконец, увидел ее настоящей. Не сразу сообразил, чего она зависла у забора. Но потом все встало на свои места: слова мальчишки, рассказ Дани и это ее полное боли «Мама!» Я был прав во всем, но когда увидел в ее глазах слезы, неподдельную тоску и полную апатию ко всему, ощутил себя лишним. Я искал свою правду, а залез в чужую трагедию. У нее своя боль, своя история и причины не доверять никому.

Женщину в коляске я узнал сразу: это была Екатерина Соболева. Ее фотографиями изобилует инет. Красивая, роковая женщина. Это я еще отметил, когда искал фото Ксении с отцом, но не встретил ни одного упоминания о том, что с ней что-то произошло. То, что она сидела в инвалидной коляске, стало для меня потрясением. Что же случилось? Не поэтому ли Ксению старательно скрывали все эти годы и прячут сейчас? И почему-то я был уверен, что не от меня. Взгляд Соболева на меня был холодным и равнодушным. Он не видел во мне опасности для дочери. Значит, угроза исходит от другого человека, но от кого? Кому Ксюша успела перейти дорогу в свои четырнадцать? Для кого разыгран весь этот цирк?

В чем-то мы с ней похожи: два выброшенных за горизонт жизни человека, причём по вине взрослых. От великой любви и заботы или неприкрытой ненависти и презрения – не важно!

Со мной все понятно: бастард, ублюдок. Я никогда не видел любви. Кто мой отец? А бог его знает! Сколько мне было, когда мать вышла за Черниговского? Четыре? Пять? Мой дед заключил с ним выгодную сделку. Федор в глазах общества признавал во мне родного сына, а в моей матери – нежно любимую супругу, взамен же Черниговский получал неплохую долю в делах деда. Для всех я был наследником империи. Мне было запрещено называть Черниговского иначе, чем папа или отец. За любую оплошность я получал сполна. «Отец» – выбито из меня ремнем, детскими слезами и страхом. Это позже я научился извлекать выгоду из его «отцовства», но тогда, в детстве называть отцом настоящего монстра мне было страшно!

Наша жизнь изменилась с рождением Киры. Именно тогда он решил завязать с криминалом, стал чаще бывать дома, все свободное время проводил с Кирой, а когда та немного подросла, то и со мной. Да, именно тогда его ненависть спряталась под маской любящего родителя. А я поверил. Думал, что он изменился, что Кира своим рождением сотворила невозможное: у Черниговского в душе появилась любовь и сострадание. Я заблуждался: любил он только себя и Киру. Я был нужен только как верный пес его любимой дочери. Он знал, что обозленный подросток способен на любую глупость, но если я слепо полюблю сестру и перестану ненавидеть отца, я смогу свернуть горы ради нее. И он не просчитался! Правда, играть любящего родителя с каждым днем ему удавалось все хуже и хуже.

После смерти Киры мир Федора Черниговского рухнул. Несколько дней он не выходил из кабинета, не ел, пил только виски. Ни с кем не разговаривал, даже с матерью. Мне казалось, что такая трагедия должна была их объединить, но я в очередной раз ошибся. Именно тогда мать нашла утешение в алкоголе, что и стало началом ее конца. А отец… а что отец? Он напрочь потерял человеческий вид. Он озверел. Вот только вместо того, чтобы обратить свою злость против заказчика преступления, он срывался на мне. Именно тогда я ушел из дома. Но наш последний разговор изменил всю мою последующую жизнь.