Если исчезает след...

— Хорошо, — поблагодарил Руднев. — Я скоро. Как Зурин был одет, когда сидел за рулем? — снова спросил он Гусева.

— Фиолетовый костюм, штиблеты.

— Где сейчас его одежда?

— Была в сарае у Куркиной. Теперь уничтожена.

— Кем?

— Куркиной. Зурин велел сжечь все.

Зазвонил телефон. Руднев снял трубку.

— Давай-давай! Молодец! — Повесив трубку, он взглянул на Макеева: — Стогов. Везет старушку. Проводи его, — кивнул он на Гусева. — Чтобы Куркина не видела.

— Понятно. А ее — сюда?

— Нет, подождем старушку. Куркину в коридоре усади. Пусть на старушку посмотрит, подумает.

Стогов появился вскоре. Рядом с ним семенила миниатюрная старушка в белом платочке.

— Правильная бабушка, товарищ майор, — шепнул Стогов. — Пенсионерка, врать не будет. Зять — летчик, дочь — инженер. Зовут Марфа Петровна Шутова.

Руднев улыбнулся, покачал головой.

— Извините, Марфа Петровна, что пришлось побеспокоить.

— Ничего, ничего.

— Вы Куркину знаете?

— Верку-то? — старушка махнула рукой. — Да вон она в коридоре сидит.

— Вы не помните, Марфа Петровна, в воскресенье, седьмого числа, никто не приезжал к ней?

— Помню, как же. Приезжали. Двое. На машине. Один такой... волосатый, другой поменьше, лысый такой... Они и прежде ездили.

— А как были одеты, не заметили?

— Заметила. Верка в сарафане была. Весь на вырезах сарафан-то. Одни лямки висят. И больше ничего. Срамота.

— Нет-нет, — улыбнулся Руднев, — меня интересуют ее гости.

— A-а, эти-то. Маленький в костюмчике был, в сереньком будто. А волосатый... в фиолетовом. Ботинки новые, светлые...

— Когда они уехали, помните?

— Все помню. Ко мне аккурат зять пришел, а хлеба нет. Магазин как раз закрыт был, 12 часов. Я — к Верке. Хлеба попросила. Они все около машины стояли. И винищем ото всех разит. Дала она мне хлеба. Черствого... Я к себе побегла, а они поехали. А потом, часа через два, опять объявились. Я уже зятя с дочкой проводила, сижу одна. Смотрю — эти крадутся. Грязные, как черти, прости господи. Потом ушли. Волосатый в другой форме. Уже не в костюмчике, а в рубашечке пестренькой. Это я из-за занавески все видела. Видишь как... — Шутова помолчала, глядя на Руднева, склонившегося над протоколом.

Отпустив Шутову, Руднев вызвал Куркину.

Куркина оказалась вертлявой девицей неопределенного возраста. В ее зеленых кошачьих глазах сквозило беспокойство.

Быстро покончив с формальностями, Руднев подошел к главному.

— Узнаете? — Он показал Куркиной ее фотографию. — Это найдено при обыске у Зурина. Когда вы видели его в последний раз?

— В воскресенье. «Вот идиот, — со злобой подумала она о Зурине. — Сам попался и на меня навел. Значит, не Гусь продал».

— Кто был второй, сидевший в машине рядом с Зуриным?

— Гусь. Гусев то есть, — поправилась Куркина.

— Как зовут, где живет?

— Толик зовут. Адреса не знаю. Была один раз...

— Узнаем, — Руднев сделал пометку и весело переглянулся с Макеевым. — Шутова видела, как Зурин выходил от вас переодетым. Где его одежда?

Выйдя, наконец, на человека, который один мог ответить на главный вопрос, волновавший его с самого начала расследования, Руднев не тешил себя иллюзиями. Достоверность заявления Гусева об уничтожении одежды Зурина не вызывала сомнений. Но не спросить об этом Руднев не мог. И вот теперь, задав этот вопрос, Руднев со все возрастающим удивлением смотрел на Куркину. Она, не мигая, тоже смотрела на следователя и молчала. А в ушах ее звучал голос Зурина: «Костюм и ботинки сожги. Для верности. Сегодня же. Поняла? Смотри...» Но она не выполнила приказа: костюм продала по дешевке мужу сослуживицы, а ботинки, которые ему не подошли, забрала домой, решив в воскресенье отнести в скупку, на рынок. «Вот и отнесла. Ботинки-то в сарае стоят. Обыск сделают — сразу найдут. Плохо дело».

— Костюм продала. Знакомой. На работе.

— А ботинки? — Руднев затаил дыхание.

— Дома стоят.

* * *

Зурин вошел в кабинет. Плюхнувшись на стул, потянулся за сигаретой.

— Ничего нового сказать не надумали? — поинтересовался для начала Руднев. В смысле алиби? И вообще...

Зурин посмотрел на следователя. Из щелей глубоко запавших водянистых глаз плеснуло застоявшейся злобой.

— Чего мне думать? Пусть лошадь думает. У нее голова большая.

— А не получается у вас алиби, никак. Хотя мы установили, что вы действительно в тот день были у женщины.

Зурин насторожился.

— У Куркиной.

— Ну и что? Показания что ль дала? Так это слова. А от слов всегда отказаться можно. Даже пришитых к делу...

— Я это учел. Насчет слов, — Руднев вдруг встал и подошел к встроенному в стену шкафу, — подойдите сюда.

Зурин нехотя поднялся, медленно раздавил в пепельнице сигарету, подошел.

Руднев открыл дверцы шкафа, в котором, радужно переливаясь, висел фиолетовый костюм Зурина. На полу стояли узконосые бежевые штиблеты.