Если мой самолет не взлетит

Я что-то помычал, еще не зная, соглашаться с ним, или нет. Встает несколько пугающий вопрос: а на сколько человек любит жизнь? Собственно, как обычно при разговорах с ним, со всеми его словами я был вроде бы согласен. И все же почему—то хотелось возражать.

–Единственное, что действительно может указывать человеку путь в жизни – это любовь. Или нелюбовь, —продолжил Сережа, – Ты согласен?

–В-общем, да. Только мне кажется, что все эти хорошие идеи как-то блекнут, когда пытаешься применить их к жизни. Более того, начинаешь чувствовать, что в самой прекрасной идее есть что-то не то, и когда все же стремишься ею руководствоваться, то она часто получается уже в каком-то перевернутом, виде. То есть самая прекрасная идея (вроде этой идеи о том, что любовь— это и есть долг), идея, направленная на всеобщее счастье, почему—то начинает приносить несчастья.

Сережа подумал и сказал:

–Скажи, ты счастлив?

Я пожал плечами:

–Да.

–Не слышу уверенности в твоем голосе. А вот я живу по этому принципу. И я совершенно честно, не чувствуя никакой фальши, могу сказать, что я счастлив. И все только потому, что я не делаю ничего (почти), чего бы я не любил.

Тут, я помню, мы заспорили, потому что я спросил, а что же Сережа делает, то есть началась по кругу наша обычная болтовня.

Но совершенно неожиданно для меня его жизнь резко изменилась. В его жизни появилась женщина. Сережа как-то раз от нечего делать и из любопытства поехал на слет клуба самодеятельной песни, где и познакомился с Олей.

Оля там что-то пела под гитару, потом они разговорились у костра, проговорили всю ночь и вернулись уже вместе.

Родителей у Оли тоже не было, но ее детство было совершенно другим, чем у Сережи. Насколько я понял, во многом ее первоначальный интерес к Сереже и был вызван тем, что в ту ночь он потряс ее историей своей жизни.

Оля родилась в исключительно благополучной, обеспеченной семье. Она была единственной дочерью, и родители были без ума от нее. Настолько, что даже затрудняли ее жизнь тем, что все время заставляли ее заниматься то музыкой, то фигурным катанием, то еще чем-нибудь очень модным и полезным. Уже ясли, в которые она ходила, были с каким—то уклоном, с занятиями физкультурой и рисованием по особым системам. Потом последовал детский сад для одаренных детей (и для тщеславных родителей), потом— специальная школа с занятиями английским языком и литературой по расширенным программам. Но Оля почему—то ни к чему этому не чувствовала особенного интереса. Как, впрочем, и не проявляла ярких способностей. Хотя училась хорошо.

Но ей и не приходилось беспокоиться, потому что ее родители всегда хорошо знали, что нужно их дочери, и пристроили ее в университет на исторический факультет. Который она закончила с хорошими оценками, хотя учеба ее не очень интересовала, после чего работала в военном архиве.

Пожалуй, единственной ее настоящей страстью было чтение книг. Даже в том возрасте, когда все девочки сидят на скамеечке с парнями, она лежала на диване и читала книги. Отчасти, потому что была некрасива.

То есть в ее внешнем облике не было каких-нибудь уродливых черт, просто она была как-то совершенно ничем внешне не привлекательна.

Так что родителей даже начало беспокоить то, что она может остаться без мужчины, возможно, они и попытались бы принять меры (хотя тут, видимо, впервые бы почувствовали, что у их дочери твердая воля), но, когда Оле было двадцать четыре года, они разбились на машине, возвращаясь с дачи друзей.

Таким образом, Оля дожила до тридцати дет, оставшись, в сущности, мечтательной, начитанной девочкой.

В скором времени Сережа переехал из съемного жилья в шикарную квартиру, где Оля жила одна после гибели родителей.

Вся эта история совпала по времени с таким периодом, когда мы с Сережей долго не виделись, так что я ничего обо всем этом не знал.

Но однажды Сережа позвонил мне и пригласил к себе, назвав свой новый адрес.

Я подумал, что что-то перепутал, когда обнаружил по этому адресу шикарный дом. Так что в дверь я позвонил просто на всякий случай, чтобы, раз уж пришел, убедиться, что никакого Сережи тут нет и быть не может. Я был очень удивлен, когда он открыл дверь.

Квартиру этот Сережа, который не раз распинался передо о суетности стремления к обеспеченности, показывал мне не без гордости, совсем не без гордости. Мне даже показалось, что имелась у него глубинная мысль "ты вот суетишься, суетишься, а я вон как могу”. А может, мне так просто показалось от зависти, потому что выплаты по квартире меня очень напрягали. Поэтому я даже чувствовал некоторое разочарование в жизни и видел тщетность человеческих усилий, о которых так любил распространяться Сережа, потому что вот я суетился, суетился, а этому лентяю все само с неба упало. Успокаивало только, что я хозяин всего в своей жизни, а Сережа не хозяин ни чего.