Есть, молиться, любить

Первое

Как мне надоели все эти разговоры о нектаре богов и блаженстве!Не знаю, как обстоят дела у тебя, мой друг,Но мой путь к Богу не похож на сладкий запах благовоний.Он похож на кошку в клетке с голубями,И эта кошка — я,Но я и голуби, вопящие, как черти, когда в них вонзаются когти.Мой путь к Богу — как бунт чернорабочих,Его не усмирить, пока не вмешается профсоюз.Их отчаянный пикет

Испугал даже Национальную гвардию.Мой путь исхожен вдоль и поперек еще до меня,И сделал этоМаленький смуглый человечек, которого я никогда не знала.Он преследовал Бога по всей Индии, по щиколотку в грязи,Босой, голодный, больной малярией и истекающий кровью.Он спал на порогах домов, под мостами, бродяга,Странствующий в поисках дома.А теперь преследует и меня, допытываясь:«Ты еще не поняла, Лиз?Что это значит — странствовать? И что за дом ты ищешь?»

Второе

Ну что ж,Если б можно было надеть брюки,Сделанные из свежескошенной травы, что здесь растет,Я бы это сделала.Если бы можно было расцеловатьВсе до единого эвкалиптовые деревья в роще Ганеши,Клянусь — я бы это сделала.Я истекала росой вместо пота,Трудилась без устали,

И терлась подбородком о древесный ствол,Приняв его за ногу своего учителя.А мне все мало.Если бы можно было отведать земли из этого места,Поданной на подушке из птичьих гнезд,Я бы съела только половину,А на том, что осталось, проспала всю ночь.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Индонезия

или

«У меня даже в штанах все по-другому»,

или

36 историй о поиске гармонии

73

Мой приезд на Бали явился прямо-таки вершиной моей безалаберности. За всю историю моих незапланированных путешествий это — самое непутевое. Я не знаю, где буду жить, не знаю, чем буду заниматься, какой обменный курс, как поймать такси в аэропорту, — не знаю даже, какой адрес сказать таксисту. Никто не ждет моего приезда. В Индонезии у меня нет друзей — нет даже друзей друзей. Ну а тех, кто путешествует с устаревшим путеводителем (даже не заглянув в него, кстати), ждет еще одна проблема: оказывается, в Индонезии нельзя пробыть четыре месяца, как бы мне того ни хотелось. Я выясняю это лишь при въезде в страну. Мне полагается туристическая виза на один месяц, и не больше. Как же мне в голову не пришло, что индонезийское правительство может и не обрадоваться моему пребыванию в стране, сколько моей душе угодно!

И вот любезный иммиграционный служащий ставит мне в паспорт штампик, позволяющий пробыть на Бали тридцать дней, и ни днем больше, а я в самой что ни на есть дружелюбной манере интересуюсь, нельзя ли подольше остаться.

— Нет, — отвечает он тоже в самой что ни на есть дружелюбной манере. Балинезийцы вообще славятся дружелюбием.

— Понимаете, я, вообще-то, должна прожить тут три, а лучше четыре месяца, — не унимаюсь я.

Я умалчиваю о том, что это, между прочим, пророчество, — два года назад дряхлый и не исключено что повредившийся умом балинезийский знахарь, десять минут погадав мне по руке, предсказал, что мне предстоит прожить на Бали три или четыре месяца. Я просто не знаю, как это преподнести.

А кстати, раз уж на то пошло — что именно тогда сказал тот лекарь? Говорил ли он вообще, что я вернусь на Бали и буду гостить у него три или четыре месяца? Звучали ли слова «будешь гостить у меня»? Или он просто пригласил меня заглянуть как-нибудь, если окажусь неподалеку, и подбросить еще десятку за гадание. Предсказывал ли он, что я вернусь, — или сказал, что я должна вернуться? И это его «увидимся» — вдруг он имел в виду не буквально? А просто «пока».