Есть памяти открытые страницы. Проза и публицистика

– Если равновесие системы весьма условно, а предопределения изменчивы, значит будущее непредсказуемо, а сама форма бытия определяема исключительно набором неведомых переменных?

– Было же сказано, что время – категория субъективная. А акт Творения – это только начало всего сущего, за которым следует его развитие и преображение согласно системным предопределениям. Взаимовлияния никто не отменял, но всё имеет под собой определённую логику. Отдельные ваши претензии, – посланник кивнул на кипу бумаг на столе, – будут запущены в систему по каналу обратной связи, а по основному вашему запросу вынесен окончательный и безапелляционный вердикт – решительно отказать.

– Да не делал я никакого запроса!

– Здесь, пожалуй, необходимо вспомнить про ещё один парадокс. Правда, он из регистра низшего порядка, и к Постулатам Творения имеет весьма косвенное отношение. Любой затворник подсознательно желает быть лидером, мечтает стать социально активным, заметным и востребованным в обществе человеком, и это вполне согласуется с системными предопределениями. Однако раскрыться ему в этом качестве мешает несовершенство внешнего мира, и он реализуется в той идеальной вселенной, которую выстраивает в своём воображении. Уход в себя, в затвор – всегда протест против важных для него планов бытия. Обычно такие люди исключительно чутки к внешним обстоятельствам, которые интересуют нас больше всего. Мы не знаем, как воспримет запросы этих людей система, наша задача всего лишь отслеживать их и приводить носителей к совершенному знанию.

Теперь я понял, что означало корявое слово: «Отказать». Оно ставило окончательную жирную точку под моими надеждами оказаться хоть сколько-нибудь потребным членом социального общежития, выйти, наконец, из вязкой тени непризнания и забвения. Хотя по другую сторону от существующей черты реальности – посвящение в таинства Мироздания, которое, пусть не напрямую, но может услышать тебя.

Я хотел ещё раз взглянуть на вердикт, доставленный мне фиглярствующим посланником, но холл парадной оказался пуст: не было не только стола и столозаседателя в шутовском наряде, но и пресловутой двери на боковой стене лифтовой шахты.

Поднявшись в свою квартиру на высоком этаже, я взглянул в окно. Передо мной раскинулся вечерний покой Мироздания с мириадами звёзд и блуждающими по бесконечному межгалактическому пространству лучами света. Тёмное небо казалось необычайно огромным, однако почему-то я не ощущал себя ничтожной песчинкой в этой космической необъятности, а напротив, чувствовал свою сопричастность неизбывному и величественному коловращению Вселенной. Как знать, быть может её судьбоносные жернова вскоре начнут двигаться по скорректированным траекториям, способным обходить несовершенства и неутешительные парадоксы бытия, с которым мы субъективно связаны личным временем.

«И общей не уйдёт судьбы…»

На моих юношеских работах, когда я ещё не умел правильно смешивать краски, начали проступать первые прописи, просвечивая под скрывающими их окончательными проработками.

Впору бы задуматься о тленности всех творений и вспомнить Державина с его посылом забвения во всепоглощающей «реке времён», но я, отчего-то, напротив, подумал о Вечности. Нет, не о Вечности в её честолюбивой ипостаси, а о другой её грани – естественной, абсолютной, вселенской.

«Что наша жизнь?» – пел где-то в метафизической глубине тенор Германна, и мне казалось, что наша жизнь действительно может быть представима игрой, игрой Мироздания, где единственно подлинная сущность – переживаемое мгновение, не отягощённое ничем: ни прежним опытом, ни силой притяжения или отталкивания в нашем столь причудливо устроенном человеческом мире. В бурлящем людском мире с его гибельной тяжёлой водой «реки времён», где необходимо промывать цветные стёклышки впечатлений, через которые легко и свободно можно смотреть на лучезарное солнце, не мигая, как это способны делать небесные птицы, что «не сеют, ни жнут, и ни собирают в житницы».

«…но таков путь туда…»

И Седьмый Ангел вострубил, потому что никто не хотел слышать Ему предшествующих. Он старался не смотреть вниз, где не было ничего нового под солнцем. Люди привычно ненавидели то, что есть, и любили то, чего не бывает.

Ангел не хотел никого из них называть по имени, но на зов трубы Его откликался всякий, забывший, по Чьему образу и подобию был создан. И среди всех безведомо оглашенных больше не нашлось того мудрейшего, кто мог бы с уверенностью обещать, что в будущем всё сможет оставаться по-прежнему: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться…».

О диалоге с Природой