Эстафета разума

— Спасибо. Я так и думал, но хотел уточнить. Второй вопрос: все ли члены семьи, то есть вы трое играете в шахматы?

— У меня в прошлом был вполне приличный первый разряд. Людмилу еще девочкой обучил дед. Она играет, как неплохой любитель. Для женщины — совсем даже неплохо… Володю дед не успел обучить. Насколько мне известно, Володя предпочитает другие занятия, — ответил Балакин.

В последних словах его фразы звучало явное пренебрежение.

Володя это почувствовал и резко сказал:

— Вы только такой умный. И в шахматы играете, и дед ваш был богатый дворянин, и…

Володя замолчал, остановленный Людмилой, сердито дернувшей его за руку.

— Дед, кстати, был разночинец, сын мелкого чиновника. Своего положения он добился талантом и усердием, которых некоторым современным молодым людям весьма и весьма недостает, — возразил Балакин.

Людмила беспокойно посмотрела на дядю, потом на брата. Очень ей не хотелось, чтобы они затеяли ссору.

Наступила напряженная тишина. Глеб вышел из-за стола, поднес свой стул к камину. Встал на него и сразу же спрыгнул. Сходил в кухню, принес табуретку, поставил ее на стул и осторожно влез на это сооружение.

Оглянувшись, Глеб увидел изумление на лице Долгова, растерянность у дяди Андрея, волнение в глазах Люды и напряженную неподвижность в фигуре ее брата Вовы.

Горин, держась левой рукой за стенку, правой взялся за белого коня. Снизу этот конь казался неподвижной лепной фигурой. Однако при плавном вращении он легко вышел из своего гнезда. Вынув коня, Глеб аккуратно вставил его в гнездо другой клетки и громко сказал:

— Мат черному королю!

В тот же миг раздался легкий приятный звон. Шахматная доска, казавшаяся снизу частью стенки камина, откинулась вниз. Горин увидел темное квадратное отверстие. Он засунул туда руку и вытащил небольшую серебряную шахматную доску. За доской последовала простая картонная коробка.

Долгов уже все понял. Он подскочил к Глебу и принял из его рук доску и коробку.

— Тяжелая, — сказал Долгов, ставя коробку на стол. Из коробки он достал литые фигурки короля, воинов на конях, солдат…

Затем в руках Горина появилась черная шкатулка. Он осторожно передал ее Долгову, после чего сам спрыгнул на пол.

Когда Долгов раскрыл шкатулку, Горин даже зажмурился, так ярко заиграли и засверкали освещенные весенним солнцем фигурки воинов. Красные, желтые, зеленые — лакировка и позолота сверкали на их щитах, шлемах, шпагах…

— Вот и все. Здесь обе ваши «потеряшки». Остается только узнать, кто решил старинный этюд на спертый мат? — спросил Горин.

Как-то непроизвольно, подчиняясь невидимому току мыслей, все посмотрели на Володю.

— Это я, я виновата! — разрыдалась Люда. — Я показала ему дедушкин секрет! Давно еще, сразу после смерти деда. Мы думали, что там что-нибудь лежит. Но там было пусто… Зачем только я показала этот тайник!

— Замолчи, дура! Да, я спрятал шахматы! Хотел их продать в комиссионном. Не успел. Жалею, что не успел… Коллекция, музей, произведения искусства! Все это — красивые слова. На деле от этого вашего музея и красивых слов нет никакой пользы. Нам не нужны эти шахматы. Пусть их собирают те, у кого много монет в карманах! — надрывно закричал Володя.

— А ты, что же, голодаешь? — спросил Андрей Александрович. Спросил спокойно, даже как-то дружелюбно, мирно.

— Не те времена. Никто сейчас не голодает, — огрызнулся Володя.

— Ошибаешься. В мире еще миллионы людей и голодают, и умирают от голода. Особенно дети.

— Это не у нас…

— Правильно, не у нас. У нас все сыты. И ты сыт. И одет, и обут.

— Ну и что, что сыт. У нас ничего нет. У Людки одно нормальное платье, да и то старое. У нас в классе все ходят в импортных кроссовках, а я — в ботинках. Все носят «фирму», а мы… Да что говорить… Мы хотим сейчас, сегодня жить хорошо, а не через десять или пятнадцать лет…

Балакин заметно успокоился, обнял за плечи плачущую Люду, погладил ее по голове, сказал:

— Ведь и я был студентом. Учился не здесь, в Москве. Жил в общежитии. Никто почти не помогал. Всегда хотелось есть. И все-таки и я, и мои товарищи были счастливейшими людьми. В театры бегали, все музеи исходили. И учились, и подрабатывали. Все успевали, на все находили время. И меньше всего думали об одежде, о вещах…

Володя встал из-за стола, потер виски и медленно пошел в свою комнату.

— Что ему будет? Тюрьма? — всхлипывая, спросила Люда.

— Нет, его не посадят. И судить не будут… Разве что вы сами…

Долгов начал одеваться. Сказал Глебу, что поедет, доложит начальству обо всем, после чего позвонит.

Когда он вышел, Горин повернулся к картине, висевшей над письменным столом. Картина эта постоянно привлекала и манила его.