Эта идея должна умереть. Научные теории, которые блокируют прогресс

Мы живем случайностями, продвигаясь от рождения к смерти через череду случайных событий, но ученые всегда готовы развенчать ценность случайного и частного. Слово «частный» стало чем-то вроде ругательства, во всяком случае когда оно применяется как характеристика результатов научного исследования или других попыток опытного познания реальности. С подобной точки зрения любой частный случай, любой анекдот воспринимаются как отвлекающие от сути дела или искажающие его, как помеха, встающая на пути более обширного и статистически строгого анализа большого набора наблюдений или большого комплекта данных. Однако вопрос, поставленный в этом году на портале Еdge.org, ясно показывает, что линия, разделяющая объективное и субъективное, далеко не дотягивает до евклидова идеала. Это можно обсуждать. Эмпирическое, если оно претендует хотя бы на какую-то полноту картины, должно оставить место и для статистически значимого, и для частного и случайного.

Опасность пренебрежения случайным состоит в том, что наука слишком удаляется от реального жизненного опыта, теряя из вида тот факт, что средние математические и тому подобные измерения – это всегда абстракции. В последнее время некоторые известные физики усомнились в необходимости философии, намекая, что научный дискурс доказал ее отсталость. Интересно, не является ли это симптомом антианекдотизма? Философы, поэты, художники – а среди сырья, из которого они созидают, есть и анекдот, – остаются, даже в большей степени, чем ученые, нашими лучшими проводниками к пониманию того, что значит существовать.

Философия больше не нужна – ведь у нас есть наука

Ребекка Ньюбергер Голдстейн

Философ, писатель. Автор книги Plato at the Googleplex («Платон в штаб-квартире Google»).

Философию пора списывать в утиль – в этом, как часто говорят, одно из следствий научного прогресса. В самом деле, исторически наука постоянно получала в наследство – и со всей определенностью решала – проблемы, над которыми философы тщетно бились невыразимое количество времени. Так было с самого начала. Еще неугомонные древние греки, Фалес и компания, размышляя о главных элементах физического мира и о законах, управляющих его изменениями, задавали вопросы, которым пришлось подождать ответов от физиков и космологов. Так и повелось: наука преобразовывала капризы философии в эмпирически проверяемые теории – вплоть до нашего времени, эпохи взрывного прогресса науки, когда успехи когнитивной и аффективной неврологии привлекли взоры ученых, вооруженных функциональной магнитно-резонансной томографией, к таким вопросам, как природа сознания, свобода воли и мораль – этому вечному набору философских тем.

Сегодня роль философии в деле познания заключается – по крайней мере, так принято считать – в том, чтобы подать сигнал: «Здесь отчаянно требуется наука!» Или, если сменить метафору, философия воспринимается как холодильная камера, в которой различные сложные вопросы хранятся на полках в ожидании, когда наконец придут науки и займутся ими. Или так (сменим метафору еще раз): философы страдают преждевременной эякуляцией, и их эпохальная гениальность[28] проливается без всякой пользы. Выберите метафору, которая вам больше всего нравится, – мораль будет одна: история расширения науки – это история умаления философии, и естественный ход событий завершится самоликвидацией философии.

Что здесь не так? Прежде всего, налицо внутреннее противоречие. Вы не можете утверждать, что наука делает философию ненужной, не опираясь на философские аргументы. Вам придется доказать, например, что существует четкий критерий, по которому можно отличить научные теории мироздания от ненаучных. Когда ученых вынуждают прокомментировать так называемую проблему демаркации, они почти автоматически хватаются за критерий фальсифицируемости, впервые предложенный Карлом Поппером. Кстати, кто он по профессии? Философ.