Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

2 июля, воскресенье, Мозжинка: «Почти всю неделю днем и вечером перед глазами наполненный зал Дома ученых. Ломятся как на футбол. Физиологическая сессия. Утром (через многие часы) на сетчатке рельефные отпечатки человеческих лиц с глазами и ушами. Это давнее мое наблюдение. Многие сотни павловских систем, многоголовой бездарности. <…> Бездарная, аморальная толпа без новых мыслей. <…> В голове у меня – хаос, усталость, меланхолия».

9 июля, воскресенье, Мозжинка: «Еще неделя. Разбитый и одурелый. Физиологическая сессия. Языкознание. Востоковедение. <…> Сотни неприятных мелочей и в голове ничего творческого».

На сессии добивали главу Павловской школы академика Л.А.Орбели. Устраненный с поста вице-президента и академика-секретаря, он оставался директором двух ведущих институтов высшей нервной деятельности в Академии наук, был главным редактором «Физиологического журнала», руководил научной и учебной работой в вузах… После Августовской сессии ВАСХНИЛ «от Орбели потребовали не только продумать и изменить план генетических исследований, но и пересмотреть состав своих сотрудников, вплоть до увольнения некоторых из них (И.И.Канаев, Р.А.Мазинг). Орбели не только не сделал этого, но и ввел в свой штат уволенного из Ленинградского университета генетика М.Е.Лобашёва. Вопреки мнению Орбели, в Колтушах все-таки последовал ряд мероприятий: снятие с пьедестала бюста Г.Менделя и “’увольнение” мушек-дрозофил»[957]

.

Подготовкой Павловской сессии руководил лично Сталин. С основными докладами выступили академик К. М. Быков и академик Медицинской академии А.Г.Иванов-Смоленский. Л.А.Орбели был «разоблачен» как антипавловец. Остракизму подверглись академик И.С.Бериташвили (Беритов), снятый со всех постов, академик Л.С.Штерн, уже сидевшая на Лубянке по делу Еврейского антифашистского комитета, профессор П.К.Анохин, академик А.Д.Сперанский. Но главный удар был направлен на Л.А.Орбели.

Во вступительном и заключительном слове Сергей Иванович Вавилов ни слова не сказал по существу дискуссии, зато усердно славословил корифея всех наук товарища Сталина.

О том, как он относился к этому славословию, говорит эпизод, произошедший в том же 1950 году, вероятно, незадолго до Павловской сессии.

В издательстве Академии наук готовилась к печати биография Гёте известной писательницы Мариэтты Шагинян. Автор популярных романов, серии книг о семье Ульяновых, она была также знатоком немецкой философии, литературы, культуры.

Редактор издательства обнаружил в ее рукописи страшное упущение: в ней не приводилось знаменитое высказывание товарища Сталина о сказке М.Горького «Девушка и смерть»: «Эта штука сильнее “Фауста” Гёте. Любовь побеждает смерть».

Вместо того чтобы с готовностью восполнить пробел, писательница объяснила редактору, что хотя она преклоняется перед гением товарища Сталина, но в этом конкретном пункте она с ним не согласна. Спор перешел в кабинет заведующего редакцией, затем главного редактора, затем директора издательства. Шагинян стояла на своем. (Удивительно, что на упрямую авторшу никто не донес.) Спор был перенесен в кабинет президента Академии наук: административно издательство подчинялось ему.

Мариэтта Шагинян была наслышана о Сергее Ивановиче Вавилове как о тонком, широко образованном интеллектуале, хотя, вероятно, не знала, что «Фауст» был с юности его настольной книгой. Уж он-то должен был понять, насколько нелепа «эта штука» в книге о Гёте!

Пока директор издательства докладывал вопрос

, писательница с надеждой вглядывалась в утомленное интеллигентное лицо президента Академии наук. И видела, как оно – каменеет!.. Она поняла, что и здесь не найдет поддержки. Это была последняя инстанция, выше идти было некуда: не самому же корифею писать жалобу!

Ее охватило отчаяние, она разрыдалась.

Окаменевшее лицо Сергея Ивановича мгновенно ожило, он быстро встал, подошел к ней, молча поднял ее за руки, так же молча вывел в заднюю комнату, плотно прикрыл дверь и тихо сказал:

– Мариэтта Сергеевна, дорогая, не расстраивайтесь, успокойтесь! Помните, что сказал Савельич Гриневу, когда Пугачев потребовал, чтобы тот поцеловал его царскую руку? «Плюнь, батюшка, да поцелуй!» Так и вы. Плюньте и поцелуйте!

Она успокоилась. Книга вышла в том же 1950 году. Из последующих изданий «эта штука» исчезла[958].

5.

31 июля 1950 г., Мозжинка: «Думы печальные. Ясна случайность самого себя, мог бы и не быть, могу быть каждую минуту раздавленным, как Карахан[959], как другие. Lebensfreude [радость жизни] отсутствует. Жизнь несу как долг, как обязанность и каждый прожитый день провожаю с удовольствием, еще одним днем меньше. Трудно так жить. Да и машина собственная разваливается. Чувствую теперь это постоянно. Зачем навалились на меня все чины и звания».