Этикет темной комнаты

Я даже улыбаюсь ему детской улыбкой. Но внутри у меня бушует злость, усилившаяся, пока я спал. Мне по-прежнему снятся кошмары и какие-то глупости, типа я спросил у отца, почему у нас с ним разные фамилии, но он отмахнулся, сказав, что это не имеет никакого значения и для меня же лучше носить фамилию Уэйт. Или же я вижу во сне день моего тринадцатилетия, на котором отец не объявился, потому что уехал на какой-то там остров со своей парикмахершей, и я пожаловался Люку: «Я бы хотел бы иметь отца, которому есть до меня дело».

Ну спасибо тебе, Вселенная. Теперь ты подарила мне папашу, которому я нужен до такой степени, что он посадил меня на цепь у себя дома.

– На здоровье, – говорит довольный Калеб. И протягивает мне кусок тоста с маслом.

С трудом запихиваю его в рот.

Калеб смотрит на часы у него на руке.

– Пора на работу. – Он хочет погладить меня по голове, но я невольно отшатываюсь. Шок, проступивший на лице Калеба, почти что смешон, а затем он неодобрительно говорит: – Никогда не увертывайся от меня, понял?

Я смеюсь – громким безумным смехом, который, как мне кажется, одобрил бы Люк.

Калеб хватает мою руку и притягивает меня к себе, так что я оказываюсь лицом к лицу с ним.

– Ты понял меня?

Во мне по-прежнему бушует злость, но теперь я способен контролировать ее. Не глупи, Сайе.

Подавившись своей гордостью, отвечаю:

– Да.

– Что да?

– Я сказал «да»! Я все понял. – Вырываю руку из его хватки и язвительно добавляю: – Я могу сказать это на двадцати гребаных языках, если это поможет: – Si, ja, etiam…

Калеб снова сжимает мне бицепс – на этот раз до кости. И я кричу от боли, а он пронзает меня злобным взглядом:

– Давай проясним все до конца.

Я сглатываю.

– Ч-что?

– Я баловал тебя, чтобы ты привык к условиям, в каких оказался, но я тебе не друг, а отец

. А с отцом так не разговаривают.

Ирония заключается в том, что именно так я веду себя с отцом, когда ему удается разозлить меня, но Калеб это не Джек с его гавайскими рубашками и дурацкими лоферами. Он похититель.

– На мои вопросы ты должен отвечать «Да, сэр». – Глаза Калеба сверкают в дюйме от моих глаз. – Ты. Меня. Понял?

Во рту у меня становится сухо.

– Да, сэр.

Он отпускает меня, и я массирую болящую руку.

– Думаю, кому-то надо расстаться с плохими привычками. Ты никогда прежде так со мной не разговаривал.

И это верно, потому что Дэниэл был святым. Единственная его ошибка – то, что он взял да пропал. И во мне снова закипает гнев.

– Прошу прощения за мое несовершенство. – И усмотрев на лице Калеба виноватое выражение, начинаю развивать эту тему: – Я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Каждый день оставляешь меня наедине с самим собой.

Теперь его глаза полны печали.

– Мне так жаль, что ты очень одинок, сын. Правда жаль.

Двадцать семь

Я все делаю правильно. Держу себя в руках, и отчаянно притворяюсь, и читаю книги Дэниэла – но ничего не меняется.

Каждый день я ковыляю по комнате, таща за собой цепь. Я перерыл все содержимое коробок Дэниэла. Разобрал фотографии Дэниэла, разложив их по возрасту. Дэниэл новорожденный на руках темноволосой женщины, должно быть, его матери. Дэниэл, в первый раз пришедший в детский сад. Дэниэл, задувающий десять свечей на торте. Я разложил фотографии по темам. Праздники: Дэниэл держит корзинку, полную пластмассовых пасхальных яиц. Дэниэл, одетый тираннозавром на Хэллоуин. Спорт: Дэниэл играет в тибол, в баскетбол, в футбол.

Я дремлю, весь день чувствую себя сонным, а иногда впадаю в панику и боюсь, что Калеб не вернется. Но он всегда возвращается. Он может отсутствовать тысячу часов, но потом обязательно приходит. И мы едим в моей комнате, и это еще хуже, чем одиночество, и в то же время лучше, чем одиночество.

Сегодня Калеб приносит нечто, называющееся пирогом Фрито – еще одно любимое блюдо Дэниэла. И, поглощая его, не могу не признать: он вкуснее, чем кажется на первый взгляд.

– Мм… папа? – говорю я, прожевав очередной кусок. – А где мои спортивные принадлежности? – Я отрепетировал эту реплику, и она звучит достаточно обыденно.

– Хорошая попытка, – хмыкает он. – Но если ты думаешь, что я позволю тебе играть во что-то дома, то очень ошибаешься.

– А можем мы пойти и поиграть на улице?

Лицо Калеба застывает, словно кто-то застукал его в самый неподходящий момент.

– Нет, – наконец произносит он. – Это пока не безопасно. Но я скажу тебе, что…

Он выбегает из комнаты и возвращается с пластиковой корзиной для мусора и небольшим мячом. Улыбаясь, кидает его мне, я выбираюсь из кровати и бросаю в корзину. И довольно сильно промахиваюсь.

И мы начинаем играть.

Калеб попадает в корзину раз за разом, но я почти каждый раз бросаю мяч мимо. Он кажется разочарованным, но это не разочарование, а скорее что-то зловещее. Дэниэл, по всей видимости, кидал мяч в корзину значительно лучше.

– Люди, которые забрали меня, ненавидели спорт, – говорю я. – Они не разрешали мне ни во что играть.

– Правда?

– Да… сэр.

– А чем же вы занимались?

– Э… – Обнаруживаю, что склоняюсь к правдивому ответу. – С мужчиной мы иногда смотрели кино.