Этюды любви и ненависти

Вы пользуетесь громкою славою, общим уважением во всех слоях общества как в России, так и на Западе. Вы всем этим пользуетесь, конечно, совершенно заслуженно, в чем согласны даже самые ярые славянофилы. Но именно эта заслуженная слава, эти приятные и исключительные права Ваши на славу налагают на Вас и исключительные обязанности. Вы не можете сказать, подобно тому, как года два тому назад заявила редакция либеральных "Отеч. Записок": "Какое нам дело до евреев, они нам совершенно чужды"… Нет! Вы этого не скажете, во-первых, потому, что, защищая евреев, Вы защищаете дело простой справедливости, – ведь ничего нет справедливее, как стать на стороне обиженных, и, заметьте, незаслуженно обиженных. Во-вторых, защищая евреев в данном случае, Вы этим защищаете имя русского человека, иначе – право, стыдно будет честному человеку назваться русским. Стыдно, потому что не одно только активное насилие над ближнем позорно; и пассивное к нему отношение считается тоже делом далеко некрасивым. Также, я полагаю, Вы не станете обвинять "огулом" всех евреев за некоторые действительные несимпатичные черты их характера. По крайней мере, мне хочется верить, что Вы к ним отнесетесь без предубеждений и предвзятых идей, не так, как к ним постоянно относился покойный Достоевский, названный почему-то "великим учителем" чуть ли не всего человечества и создавший своего характерного "русского всечеловека", что, впрочем, не мешало ему в своей знаменитой речи, на торжественном акте в Москве по случаю открытия памятника Пушкину, – речи, замечу мимоходом, названной Аксаковым, вероятно в шутку, целым событием, – бросить публично комом грязи в лицо целой еврейской народности*.

Повторяю: мне хочется верить, что Вы далеко не разделяете в этом отношении взгляда Достоевского. Если бы я имел повод думать противное, верьте мне как честному человеку – я бы никогда не позволил себе просить о заступничестве. Это ведь значило бы, что евреи просят о заступничестве. Но нет! Евреи не милости просят – они требуют должного, следуемого им по праву. Ничего нет оскорбительнее покровительственного тона некоторых лжелибералов, бросающих в виде жалкой милостыни несколько гуманно-утешительных слов по адресу евреев, вроде того, что мы-де, с одной стороны, всегда порицаем насилие над кем бы то ни было, хотя, с другой – не можем не высказаться против еврейской эксплуатации и т. д., и т. д.

Такая защита, конечно, хуже всякого оскорбления. От Вас же, высокоуважаемый Иван Сергеевич, евреи могли ожидать совершенно другого. Я уверен, по крайней мере хочу верить, что Вы искренне сочувствуете этому несчастному народу. Его страдания (нравственные в особенности) уже слишком необыкновенны, чтобы не могли вызвать к себе искреннего сочувствия со стороны истинно достойных русских людей, которые в каждом человеке, даже еврее, видят прежде всего человека, которые, не задаваясь болезненно настроенной фантазиею к созданию русского "всечеловека" и не усматривая в каждой народной стихийной "вспышке" особого "подъема русского духа", в то же время не попирают ногами и других народностей; не бросают грязью во все то, что не "Русью пахнет".

***

* В опубликованной в Полном собрании сочинений Ф.М. Достоевского речи (Т. 26. С. 136-149) эти выпады отсутствуют, равно как в "Дневнике" (за август 1880 г.).

Видимо, Достоевский их аннулировал. Вероятно, антисемитская филиппика находится в списке неизданных работ (см.: Там же. С. 440. Примеч.).

***

Я готов признать, что в национальном характере евреев есть некоторые несимпатичные черты; но нельзя не сознаться, что эти черты вполне естественны и понятны для лиц, умеющих трезво и критически относиться к жизненным явлениям. И в самом деле, справедливо ли требовать от человека со связанными ногами, чтобы он свободно выделывал разные трудные "па" по всем правилам хореографического искусства? Кто вправе требовать рыцарской честности от человека, брошенного на всю жизнь в мрачную, холодную тюрьму, где он ничего не видит, кроме кулака и зуботычин? Какое право имеет русское общество требовать особой непогрешимости от еврея, над которым всякий считает за долг глумиться, которого всякий безнаказанно оскорбляет на каждом шагу: в школе, на суде, в храме науки и искусства, на подмостках театра, в произведениях писателей, в периодической прессе – словом, везде, всюду и всегда при каждом удобном и неудобном случае?