Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Из сталинской критики теории Марра и других «вульгарно-марксистских» моделей языка следовало два неожиданных вывода. С одной стороны, поскольку язык не является частью надстройки, он не может автоматически меняться революционными скачками, как обещал Марр. С другой стороны, поскольку язык не является средством производства (базисом), манипулирование языком в политических целях не способно напрямую привести к возникновению коммунистического сознания, как надеялись футуристы и поэтический авангард. Вместо этих разом устаревших идей Сталин предложил новую: советское языкознание должно приступить к изучению «объективных научных законов», которые действуют на уровне глубинной природы языка, — законов, по которым происходит эволюция языка, его взаимодействие с сознанием, психологией, биологией и так далее.

Это заявление Салина было частью масштабной кампании по искоренению «вульгарно материалистического» и «идеалистического» подходов в науке и эстетике, унаследованных от революционного авангарда, и их замене материализмом объективных научных законов. Изменилось понимание того, что собой представляет «научность» академических исследований в целом. Если в 1930-х годах научность

теории была тесно связана с ее партийностью (с тем, насколько партийным было мировоззрение ученого), то теперь уровень научности определялся некими «объективными научными законами», которые не были известны заранее и к партийности прямого отношения не имели.

Аналогичное изменение в понятии научности

произошло во всех научных сферах, что привело, по меткому выражению Катерины Кларк, к освобождению этих сфер от «чрезмерного экономического детерминизма»^{78}. Просматривая в 1948 году черновик выступления Лысенко, в котором он говорил о классовой основе

всей науки вообще, включая генетику, Сталин, прежде и сам делавший подобные заявления и поддерживавший теории Лысенко, вдруг написал на полях с насмешкой: «Ха-ха-ха!!! А как же математика? А как же дарвинизм?»^{79} Такой же сдвиг произошел и в искусстве, истинность которого теперь тоже должна была определяться посредством объективных природных законов.

Когда в 1948 году Жданов[55], по личному указанию Сталина, резко раскритиковал советских композиторов Прокофьева и Шостаковича, он заявил, что их музыка «дисгармонична», поскольку она является «нарушением основ не только нормального функционирования музыкального звука, но и основ физиологии нормального человеческого слуха». Эта музыка, писал Жданов, искажает «правильную психофизиологическую деятельность человека»^{80}.

В 1952 году первый номер нового журнала «Вопросы языкознания», созданного как реакция на сталинскую критику, опубликовал призыв к полному «обновлению» и «перестройке» советского языкознания. Языкознание должно было расширить призму, через которую оно рассматривало язык, с тем чтобы изучать его не только как классовое явление. Необходимо было понять «объективные» законы и принципы языка, которые невозможно свести к общественной истории, — принципы функционирования мозга, сознания, мышления, их связь с законами физиологии, математики, логики и так далее. «Советские лингвисты», писала редакция журнала, «еще не подошли вплотную к некоторым очень существенным проблемам теории языка», еще не создали теорий о «связи языка и мышления… грамматики и логики… взаимосвязи между развитием мышления и совершенствованием грамматического строя языка, об образном и понятийном мышлении…»^{81}