Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Самым важным изменением, которое последовало за сталинской критикой языкознания и науки вообще, стала смена парадигм в модели советского идеологического дискурса, которую мы рассмотрели выше. В этой модели изменилось понимание того, что такое «объективная истина» — которая должна была отражаться в идеологическом описании — и какое место эта истина занимает по отношению к конкретным идеологическим высказываниям и формулировкам. Вспомним, что согласно модели советского идеологического дискурса, которая существовала до этого момента, этот дискурс должен был апеллировать к заранее заданному, фиксированному, внешнему канону

объективной истины, известному лишь внешней господствующей фигуре (Сталину), находящейся за пределами самого идеологического дискурса и способной осуществлять оценку публичных высказываний, путем сравнения их с этим каноном. Теперь же, согласно новой модели языка, фиксированного и заранее заданного канона истины больше не было. Следовательно, он не мог быть известен какому-то конкретному, особому субъекту, находящемуся за пределами идеологического дискурса. Верность любого идеологического высказывания теперь определялась не мнением внешней фигуры, а некими «объективными законами» — законами, которые заранее не были известны и которые еще только предстояло открыть. Это означало, что внешняя

по отношению к идеологическому языку позиция вообще перестала существовать — стало невозможно проводить «объективную» оценку текстов, высказываний и других видов политической репрезентации на предмет их соответствия неизменному канону. В результате исчез публичный метадискурс, который ранее осуществлял подобную оценку идеологических текстов и делал к ним комментарии.

Повторимся, что, как это ни парадоксально, сталинская критика языкознания и других областей науки привела к уничтожению той господствующей позиции, внешней по отношению к политическому языку, из которой Сталин мог начать эту критику. Видимо, не осознавая того, что он делает, Сталин дал толчок глобальному сдвигу парадигм внутри советского дискурсивного режима. В 1956 году, через три года после смерти Сталина, Хрущев, в роли нового генерального секретаря партии, завершил этот сдвиг парадигм, сделав его необратимым. После публичного осуждения культа личности, сделанного Хрущевым на XX съезде партии, исчезла всякая возможность занимать внешнюю по отношению к идеологическому дискурсу позицию. Фигуры, стоящей за пределами идеологического дискурса и имеющей уникальное и неоспоримое знание канона

марксистско-ленинской истины, больше быть не могло. В результате этого сдвига парадокс Лефора в структуре советской идеологии оказался более ничем не скрыт. Выйдя наружу, он начал проявляться во всех идеологических высказываниях и постепенно привел к кардинальному изменению всей структуры советской идеологии. Именно с этой смены парадигм в советском дискурсивном режиме и началась эпоха позднего социализма.

Нормализация языка

Исчезновение метадискурса, способного давать публичные комментарии по поводу идеологии, отразилось на всех формах политической коммуникации и культурного производства. Процессы сочинения, редактирования и обсуждения партийных документов и текстов становились все менее и менее публичными, все более скрываясь от взгляда общественности за стенами ЦК. С этого момента «специалисты по идеологическому языкознанию», напишет позже социолог Игорь Клямкин, перестали публично комментировать политические высказывания друг друга и начали «обсуждать свои профессиональные проблемы за закрытыми дверями»^{82}. Единственной публично видимой позицией теперь была позиция не автора идеологического языка, а его ретранслятора — то есть позиция человека, который лишь повторяет предыдущие авторитетные высказывания, не создавая новых.