Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

Оказывается, с появлением Штейна на Опытной станции положение Фомы Филимоновича несколько изменилось. Через Похитуна Кольчугин узнал, что Штейн с первых же дней настроился к нему очень враждебно. Ему не понравилось пребывание Фомы Филимоновича на станции.

В присутствии Похитуна Штейн как-то сказал Гюберту:

«Напрасно вы держите здесь эту старую дрянь. У русских есть очень удачная поговорка: «Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит». Гюберт ответил ему: «Волк волку рознь. Зубы старого волка никого не пугают». Штейн заметил: «Кроме зубов, у него есть глаза и уши». Тогда

Гюберт объяснил, что не опасается Кольчугина, что внучка его живет в Германии, что до революции старик несколько лет работал у такого верного их соотечественника, как покойный помещик барон Эденберг. Тот был не настолько глуп, чтобы держать около себя всякую дрянь. Штейн не унимался и утверждал, что нельзя сравнить нынешние времена с дореволюционными, что тогда люди смотрели на все иначе. Гюберту, видно, надоело пререкаться, и он заявил, что знает, что делает, и попросил своего помощника не касаться больше этой темы. Штейн только пожал плечами.

Однако точка зрения Гюберта не изменила отношения

Штейна к Фоме Филимоновичу. Он еще пуще невзлюбил старика, не отвечал на его приветствия и при встречах глядел на него так, что Фоме Филимоновичу становилось не по себе.

Однажды Гюберт, выйдя во двор и увидев Кольчугина, приказал отыскать и вызвать к себе Штейна. Старик разыскал Штейна на радиостанции за беседой с радистом

Раухом и передал приказ. Штейн сразу изменился в лице, затопал ногами, разразился бранью, назвал Кольчугина старым дураком и строго-настрого наказал, чтобы он даже близко не подходил к радиостанции.

– Он по-нашему, по-русски, здорово говорит, – пояснил

Фома Филимонович.

– Так, так… – заметил я, слушая старика. Такой оборот дела мне не особенно нравился. В лице Штейна появилась определенная угроза. – Продолжай, отец…

Фома Филимонович рассказал, что Штейн завел на

Опытной станции новые порядки. Если раньше она охранялась одним караульным у входа, то теперь установлен еще и внутренний пост, во дворе. Кроме того, Штейн завел овчарок.

– Злые, как черти! – говорил Кольчугин. – Признают только проводника своего да повара. Но ко мне мало-помалу принюхались. Не гавкают уже и не кидаются. А

первые дни – страсть одна! Так и наскакивают. Я их мясцом приманиваю. Их держат полуголодными, а я нет-нет, да и подброшу кусок. Поначалу рычали, скалились и мясо не брали. Должно, так приучены. А потом пообвыклись.

– Значит, Штейн – человек опасный? – уточнил я.

Фома Филимонович махнул рукой.

– Какой это человек! У него желчь одна и злоба. Разве может человек обидеть бессловесное существо? – И Фома

Филимонович рассказал случай, дополнивший характеристику Штейна.

Как-то Штейн ездил куда-то верхом и вернулся домой на взмыленной лошади. Она хромала на заднюю ногу, и

Кольчугин сразу подметил, что у лошади повреждено сухожилие. Когда Штейн надавил на больное место, конь вздрогнул, бросился в сторону и задел копытом ногу

Штейна. Тот выругался, вытащил пистолет и выпалил два раза сряду коню в ухо.

– Вот он какой подлец! – заключил старик. – Бессловесную скотину, коня, расстрелял. Бешеный!

– Да-а… – протянул я. – Видно, трудный характер у нового помощника Гюберта. Чем же еще он отличился?

– А он, что ни день, то и отличается. Как-то дал зуботычину Похитуну. Повстречал его пьяного в столовой и так запросто сунул ему в зубы. Вот уж проклинал его после

Похитун. Боже ты мой!… Он такую затаил против него злобу, что слопать готов с потрохами. И еще Штейн придумал штуку: два раза в неделю, как по расписанию, солдат и проводник берут самую здоровую овчарку, Спрутом ее звать, и марш в лес… Часа по четыре, по пяти болтаются в лесу и прочесывают всю округу.

– И что-нибудь получается?

– Ничегошеньки. Один раз пожилую бабу задержали с лукошком, в другой напоролись на подростков. Подростков пороли шомполами.

Рассказал Фома Филимонович и еще одну подробность.

В апреле на станции появился молодой парень, белорус, по имени Тарас. Он прожил на станции около месяца. С ним занимались Раух и Похитун. А перед самым маем Гюберт вернулся из города, вызвал к себе Тараса и так исколотил его, что парня на руках вынесли из его кабинета. Этой же ночью Венцель и Раух вывели Тараса в лес и расстреляли.

– Страшные дела творятся, Кондрат! – сказал Фома

Филимонович. – Лежишь ночью в своей дыре, а в голову лезет всякая дурь. Выведут так же вот в лес – и будь здоров!

– До этого еще далеко, – заметил я. – Да и мы постараемся не допустить этого. Теперь послушайте, что я вам скажу.

Я изложил друзьям суть задания, с которым прибыл, и задачи на ближайшие дни.

– Ой, беда с тобой, Кондрат! – проговорил Фома Филимонович, когда я окончил. – Помереть спокойно не дашь!… Всё планы плануешь. Что ж заварили кашу –

придется расхлебывать. Хм… А каша, душа моя, крутенькая получилась. До того крутенькая, что и ложкой не провернешь.