Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

Я предложил Фоме Филимоновичу по-новому приглядеться к Опытной станции, рассмотреть и запомнить все так, чтобы можно было начертить ее подробный план.

Старик больше не должен появляться на Полюсе недоступности. Это не вызывалось необходимостью и в то же время могло повлечь за собой тяжелые последствия. Он согласился. Мы договорились об очередной встрече и о знаках в лесу на тот случай, если возникнет надобность в срочном свидании.

Я, Криворученко и Логачев проводили Фому Филимоновича до заброшенного зимовья и лишь под вечер вернулись обратно.

38. СЕМЕН, СЕМЕН…

Четыре дня спустя, рано утром, меня разбудил сдержанный разговор. Я прислушался и услыхал голос Миши

Березкина.

– Вот и пойдем вместе, – говорил он. – Я хочу прогуляться с тобой

– Ты у меня, как хвост у коня, – ответил Семен Криворученко. – Но сегодня я не вижу надобности в совместной прогулке.

– А я вижу, – настаивал Березкин.

– «Я, я»! – передразнил его Семен. – Сиди уж. Может, ты понадобишься Кондратию Филипповичу.

Оба умолкли. Я сообразил, о чем идет речь. Криворученко собирался в лес, чтобы проверить, нет ли сигналов от

Фомы Филимоновича.

Я слышал, как одевался Семен, как шуршал он одеждой, не слезая с нар.

– А вот я могу сделать так, что один ты не пойдешь! –

объявил Березкин.

Я приподнял голову и увидел Криворученко. Он сидел, свесив ноги, и застегивал ворот гимнастерки.

– Что же ты сделаешь, хотел бы я знать? – сказал он.

– Посмотри на ноги!

Криворученко вытянул босые ноги, пошевелил пальцами и заметил:

– Ну и что? Ноги как ноги…

– Без сапог?

Семен поглядел по сторонам, заглянул под нары, тряхнул чубом и сказал:

– Мишутка, детка! Дай-ка сюда сапоги. И быстренько!

А то я вжарю босиком и схвачу насморк. Сам потом жалеть будешь. Ну! Считаю до десяти. Раз… два… три…

Березкин вздохнул, вытащил из-под головы сапоги и бросил их Семену.

– Вот так лучше, – сказал Криворученко.

Через полчаса он ушел.

Я с утра засел за карту, чтобы по ней хорошенько ознакомиться с расположением «осиного гнезда» и его окрестностями. Ко мне подсели Логачев, Березкин, Ветров и

Таня. Они помогали мне пояснениями, так как хорошо знали местность.

Гюберт выбрал новое место в глухом лесу. В четырех-пяти километрах от него, строго на запад, находился районный центр, а километрах в восьмидесяти на восток –

уже знакомый нам город. В пятнадцати километрах юго-восточнее «осиного гнезда» на карте был обозначен леспромхоз, который, по словам Логачева, с приходом оккупантов разорен и бездействует, людей там уже давно нет. На востоке от Полюса недоступности пролегала железная дорога, за которой базировался партизанский отряд, а на западе – шоссе.

Сам Полюс недоступности находился в двадцати километрах южнее «осиного гнезда», в заболоченной местности.

В радиусе пятнадцати – двадцати километров от нашего лагеря находились деревни Ловлино, Раковка, Карасево, Ближняя. Между ними были проложены лесные, недоступные для автотранспорта дороги, которыми оккупанты почти не пользовались.

От железнодорожного разъезда – через леспромхоз, деревню Селезневку и «осиное гнездо» – тянулся большак, местами устланный щебенкой, а в низких, болотистых местах – кругляком.

Пользуясь картой и подсказкой друзей, я принялся составлять рабочую схему и провозился с ней до обеда. После обеда занялся составлением донесения полковнику Решетову, так как в шестнадцать часов Ветров должен был проводить сеанс.

Уже под вечер я спохватился, что Криворученко еще не возвратился. Логачев меня успокоил.

– К ночи вернется, – сказал он. – Мы обычно к ночи возвращаемся из обхода.

Я попросил Логачева показать на карте место свиданий с Фомой Филимоновичем. Оно оказалось в районе Ловлино, по прямой – километрах в десяти отсюда.

Но Криворученко не вернулся и к ночи. Все обеспокоились, хотя вслух и не высказывали опасений. Ужин прошел вяло, в молчании. И сразу после ужина все, кроме дежурившего Ветрова, залезли в землянку.

Погода стояла пасмурная, небо затянули тучи, дул порывистый ветер, тоскливо и неуемно шумел окрестный лес. Лежа на нарах, не зажигая коптилки, ребята стали высказывать догадки и предположения о причинах задержки

Семена.

– Возможно, Фома Филимонович сам пришел, – проговорил Логачев. – Может быть, какие-нибудь новости…

Разговорились…

– Один раз было так, – осторожно вставила Таня, – что дед заночевал в лесу, а с ним остался и Семен.

– А помнишь, как Семен оступился и вывихнул ногу? –

напомнил Березкин.

– Ну и что? – спросила Таня. – Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что в дороге всякое может случиться,

– ответил Березкин, встал и зажег коптилку.

Таня лежала в своем уголке, заложив руки за голову, и, щурясь, смотрела на мигающий огонек. Сережа Ветров заглянул в землянку, обвел всех взглядом и, посмотрев на наручные часы, исчез.

– Он, видно, вот-вот подойдет, – пробормотал Логачев.

Но время шло, а Семена не было. К сердцу подкрадывалась глухая, неосознанная тревога. Березкин встал, натянул на себя гимнастерку, надел сапоги и обратился ко мне: